Валерий Пушков - Кто сеет ветер

— Уступите, — продолжал с волнением Завьялов. — Я дам вам взаймы двадцать иен.

Строев презрительно свистнул и отложил тряпку в сторону.

— За деньги такую не купите, — повернулся он к литератору. — Вы заметили, как она сложена?… Венера японская, и обе руки налицо!.. Двадцать иен… Как у вас язык повернулся?

Строев достал из бокового кармана наполовину беззубый гребень, расчесал перед зеркалом усы и снова повернулся к писателю.

— За сорок иен уступлю, — сказал он сурово, — но только с условием: не сумеете ее взять, не мешайтесь… А уж я атакую по-своему.

Завьялов поспешно достал из кошелька сорок иен и передал комиссионеру.

— Аригато, — поблагодарил тот с усмешкой.

Пересчитав деньги, не торопясь закурил и, посвистывая, ушел в свою комнату.

Сумиэ пришла в парк еще засветло. Вечер был теплый и тихий. Крыши высоких домов и мягкие лоскуты облаков еще горели закатным заревом красок.

Широкие с редкими деревьями аллеи были забиты народом. В цветочных клумбах глициний, азалий и хризантем загорались, как звездочки, маленькие электрические фонарики. С открытой эстрады многоголосо и нежно звучал симфонический оркестр.

Сумиэ вдруг смутно забеспокоилась. Как это нередко бывает с сосредоточенными и рассеянными людьми, она усомнилась в собственной памяти.

А может быть, ее поняли так, что она заедет к ним в следующий выходной день, а не в этот? Не лучше ли уж вернуться домой, не заходя к ним вторично? У них в гостях европейцы, видимо друзья Ярцева… Удобно ли будет ей?…

После недолгого колебания она все же решила зайти еще раз. Возвращаться так рано домой, в тоскливое одиночество ей не хотелось. Она повернула назад к квартире Сенузи…

Завьялов встретил ее опрятностью прибранной комнаты и ароматом тонких духов.

— Минуты две или три назад они звонили по телефону. Я им сказал, что вы скоро будете здесь. Непременно просили подождать… Садитесь, пожалуйста. Они сейчас придут, — скороговоркой выбросил он заранее приготовленное вранье, думая облегчить этим начало знакомства.

Сумиэ, узнав, что друзья еще не вернулись, искренно огорчилась, но сейчас же утешила себя мыслью:

— Если они звонили, что скоро приедут, я встречу их по дороге. Они могут идти только от Хибиа-парка.

С хорошей своей непосредственностью она сказала об этом вслух. Оставаться наедине с чудаковатым напудренным старичком ей не хотелось. Видя, что странная гостья собирается уходить, писатель растерянно загородил ей дорогу к двери, соображая, как ее задержать, Но мысли невольно путались. То, что было обычным и легким по отношению к женщинам Запада, казалось сейчас неловким и грубым. Не находилось слов, не шевелился язык, тот литераторский, острый язык, для которого выбросить фразу, блеснуть парадоксом, сказать комплимент было таким же привычным и легким занятием, как для горластого петуха — кукареку.

Завьялов беспомощно отступил к порогу. В этот момент из своей комнаты вышел Строев и встал между ним и японкой.

— Ваша битва проиграна, — шепнул комиссионер. — Убирайтесь и не мешайте.

Завьялов хотел возразить, но Строев, больно сжав его руку около кисти, угрожающе прошептал:

— Я отомщу, если вы не уйдете! Вы нарушаете уговор.

Завьялов с испугом отдернул руку, схватил с вешалки свою шляпу и вышел. Сумиэ взглянула на Строева с изумлением: он стоял, широко раздав плечи и руки, заслоняя всю дверь.

— Мне нужно идти. Пропустите, пожалуйста, — произнесла она кротко.

— Прошу извинить меня, — ответил комиссионер с едва уловимой усмешкой. — Не окажете ли вы мне честь провести со мной вечер?

Сумиэ опустила глаза.

— Вы принимаете меня за танцовщицу? — спросила она в замешательстве, переводя многоцветное слово «гейша» тусклым «танцовщица». — Вы ошиблись.

Она сделала маленький шаг вперед, ожидая, что Строев посторонится. Но он захлопнул дверь наглухо и запер на ключ.

Сумиэ не испугалась. Она продолжала стоять и смотреть на него недоумевающими безбоязненными глазами.

— Не хорошо так шутить, — сказала она спокойно.

— Бросим игру, моя кошечка, — проговорил Строев. — Я не ребенок, я знаю с какой целью женщина, тем более японка, может идти к иностранцу.

Он оскорбительно засмеялся и подошел к ней вплотную. Сумиэ не шевельнулась. Лицо ее негодующе побледнело, но голос прозвучал очень сдержанно:

— Вы ввели меня в заблуждение. Я, видимо, ошиблась квартирой и попала к одному из тех русских, которых народ прогнал с родины. Отсюда вас тоже прогонят и очень скоро. Таким людям не место в Японии.

Узкие губы Строева сжались в усмешку. То, что японка его не боялась, а говорила с ним тоном серьезной обиженной девочки, ему даже нравилось.

«С такой сговориться легче, — подумал он, самонадеянно улыбаясь. — Пусть она даже женщина из общества, а не гейша, но раз она упорно ищет квартиру этого подозрительного американца, идет к нему почти ночью, то уж, конечно, не для одних разговоров. Скандалить она не посмеет. Это прежде всего невыгодно для нее…».

Мысль о другом мужчине возбудила в нем чувство, близкое к ревности. Он обнял Сумиэ за плечи и притянул к себе. Сумиэ не закричала, не двинулась, только глаза ее стали как полная чаша, над которой дрожит и копится капля: упадет — и чаша прольется

— Что вы хотите? — произнесла она дрогнувшим голосом. — Заставить меня принять потом яд или броситься в море?…

В эту минуту по коридору раздались быстрые шаги, и дверь сильно дернули.

— Немедленно отоприте! — прозвучал голос Наля.

Дверь затрещала, кто-то ударил ее снаружи плечом.

— Я здесь! Меня не пускают! — крикнула Сумиэ жалобно, теряя сразу всю выдержку.

Она рванулась от Строева, схватилась рукой за косяк и грохнулась без чувств на пол.

Второй, еще более сильный удар заставил запор погнуться. Дверь распахнулась. На пороге стояли Наль и Ярцев. Сзади них в конце коридора виднелась округлая фигура виолончелиста Буканова, который,

раздумав идти в кино, вернулся назад, встретил около дома соседей и, то ли умышленно, то ли по своей несравненной болтливости, рассказал им историю розыгрыша японки, умолчав, однако, что автором этой идеи являлся он сам.

Наль бросился к Сумиэ. Ярцев посмотрел комиссионеру в глаза и, отступив, со всей силой плеча и руки нанес ему страшный удар в лицо. Брызнула кровь. Строев упал, но сейчас же вскочил и, зажимая окровавленное лицо платком, задыхаясь от злобы и страха перед новым ударом, выкрикнул:

— Как вы смеете?…

Сумиэ вздохнула и застонала. Наль поднял ее и на руках понес через двор к Эрне в комнату.

Ярцев, наклонив набок голову, взглянул исподлобья на комиссионера и глухо сказал: