Валерий Пушков - Кто сеет ветер

— В стране, где женщина образована и любит семью, не произойдет революция, подобная русской: семья охраняет от сумасшедших идей.

— Однако вы большой враг Советского Союза, — вырвалось невольно у Эрны. Она сидела, откинувшись на спинку дивана, с бледными щеками и странно стесненным сердцем, чувствуя от вина слабость.

Барон с веселой иронией возразил:

— Не думайте. Советский эксперимент интересен; нет смысла ему мешать. Пусть все убедятся, что так жить нельзя.

Но за веселостью его смутно блеснула злоба, напомнив Эрне жестокое, мрачно-окаменелое лицо, которое она видела несколько минут назад. В глазах ее отразилась тревога и даже боязнь. Барон, почувствовав свой промах, мягко сказал:

— Я рассуждаю только как человек, желающий познать истину. Идея марксизма интересна: она как бы вывод и результат общего закона диалектики, но странно, что этот закон ломается, когда дело доходит до Советского Союза.

— То есть как ломается?

— Конечно. Диалектика утверждает, что каждое явление переходит в свое противоречие: феодализм таит в себе зерна убийственного для него капитализма, капитализм — социализма. По логике — в коммунизме такие противоречия заложены тоже, но к себе советские вожди враждебных последствий закона не применяют. Это доказывает неискренность их системы.

— Вы плохо знакомы с их системой, — улыбнулась добродушно Эрна. — Насколько я знаю, марксисты совершенно не претендуют, что коммунизм, как он мыслится сейчас, явится чем-то застывшим, лишенным противоречий. Формы общественной жизни, конечно, будут меняться и в коммунизме, но только по линии освобождения человека от гнета природы и человека, а не по линии эксплуатации одних другими. Последнее время я очень серьезно над этим думала и много читала. Занятия с вами мне помогли в этом, заставили изучить все эти вопросы по-деловому.

Она говорила теперь дружелюбно и даже с воодушевлением, почувствовав себя снова учительницей, объясняющей любознательному и способному ученику малознакомый ему предмет. Барон, играя своей полу-искренностью, как опытный жонглер отточенными ножами, твердо и грустно ей возразил:

— Ничего из советского опыта не выйдет. Нельзя подходить к человеку с точки зрения класса, происхождения. Надо опираться на интеллект… Я барон, богатый владелец копей, но я ненавижу людей, хотя бы и моего класса, которые думают только о прибылях. Когда настанет момент, лучшие из нас поведут свой народ против всех существующих партий и плутократов, не исключая чиновников императорского двора.

Эрна пораженно выпрямилась.

— Вы замышляете революцию? — прошептала она с заблестевшим взором.

Барон серьезно и медленно ответил:

— Революции не будет. Мы преодолеем ее, обезвредив капиталистов-хищников. Будет государственный национальный социализм.

— Социализм? — опять удивилась Эрна, запутанная его странными рассуждениями.

— Да… Настоящий, культурный, где сохранится семья и личное счастье.

Пальцы его вдруг задрожали мелкой прерывистой дрожью.

— Счастье… Любовь, — повторил он сдавленным голосом, подняв на нее помутневшие от прилива крови глаза и беря смело за руку.

Эрна испуганно потянула пальцы, но он крепко сжал их, охваченный неотступным желанием и в то же время не делая даже слабой попытки привлечь ее к себе силой.

И тогда она вдруг со страхом почувствовала, как по ее телу прошел могучий ток. В эту минуту барон был противен ей, и все-таки ее тело ослабло в необъяснимом безволии.

— Зачем вы дали вина?… Я пойду, — сказала она в замешательстве.

Она с усилием отдернула руку, сделала два шага к двери и, бледнея, пошатнулась назад. Окура ее подхватил и посадил в кресло. Он смотрел теперь на ее утомленное, побелевшее лицо, проникнутый новым чувством — чем-то вроде настоящего беспокойства, почти любви к этой чужой, непонятной девушке.

— Я совершенно не думал, — пробормотал он растерянно, наполняя бокал водой и поднося ей к губам. — Пожалуйста… выпейте… Вот она, ваша самостоятельность! Здесь истощение организма, переутомление, а не шампанское. Прилягте скорее на диван.

Эрна глотнула воды и, чувствуя какое-то странное удушье, глубоко вобрала в легкие воздух. Лицо ее медленно розовело.

— Спасибо… Мне уже легче.

Барон Окура придвинул кресло к дивану.

— Вам нужен покой. Здесь подушки… Лягте, пожалуйста.

Она порывисто встала.

— Нет, я пойду. Где моя шляпа?

— Не уходите. Мне нужно с вами беседовать.

— Где шляпа? — повторила она.

Барон отвернулся, весь помутнев, и некоторое время безмолвно смотрел на выступ книжного шкафа; потом медленно и спокойно взял ее шляпу, повернул к Эрне неожиданно ясное лицо и с мягким упреком сказал:

— Как вы настойчивы!

Он хлопнул в ладоши.

— Ха-ай! — откликнулась вдалеке служанка.

— Подать немедленно автомобиль! — крикнул он ей в портьеру. — Погодите… я довезу вас. Вы слишком слабы.

— Hex, нет, я пойду… До свидания.

Она торопливо надела шляпу и вышла. Барон взволнованно шагнул за ней следом, но в это мгновение в кабинет в полной жандармской форме вошел Каваками. Окура остановился, как взведенный курок.

— Можно?… Кончилось чтение? — спросил майор, подозрительно поглядывая на бутылки и фрукты.

— Да… Я обедал, — ответил барон, смотря поверх собеседника..

Он снова хлопнул в ладоши.

— Хай! — просунула голову служанка.

— Убери со стола.

Служанка бесшумно и быстро составила на поднос посуду и вышла. Каваками положил на письменный стол телеграмму.

— Через три дня тебе нужно вылететь в Дайрен, — сказал он слегка фамильярно и в то же время почтительно.

— Уже решено?

— Да… как видишь, — майор кивнул на депешу.

Барон Окура неторопливо ее прочитал, подпер рукой усталую голову и совсем тихо ответил:

— Через три дня я не вылечу.

— Ты заболел? — беспокойно спросил Каваками.

— Да, я немного больной.

Майор покосился на смятую русскую газету, потом перевел взгляд опять на барона и, чуть сдвинув брови, сказал хладнокровно:

— Что же… пошлем Араи!

Предвыборная борьба, подготовка к которой началась задолго до срока выборов в новый парламент, дала в руки директора «Общества изучения Запада» новые крупные козыри. Шаткое положение Имады сразу упрочилось. Изворотливый и беспринципный, он ориентировался в сложной политической обстановкё быстрее многих партийных лидеров.

Руководителям фашистской военщины удалось сговориться с партией Сейюкай, но так как рабочие профсоюзные организации повели пропаганду за укрепление единого народного фронта, исход борьбы предрешить было трудно: многое зависело от настроения крестьянства и мелкой буржуазии. Между тем во многих местах возникли серьезные крестьянские волнения. Ходоки от сельских организаций умоляли правительство и парламент о помощи, но депутатам вроде Каяхары было не до крестьян. Каяхару занимали вопросы своей женитьбы и спекуляции Тайванского банка.