Павел Дмитриев - Анизотропное шоссе [СИ]

— Гвидон. Князь Гвидон, — и сразу как-то на секунду стушевался, не иначе, вспомнив свое недавнее беспомощное и больное состояние, тихо добавил: — Или Степан Никодимыч, так мамка с батькой нарекли, но это только между нами.

— Алексей Обухов, — ответил я на пожатие. — Для вас Коршунов, разумеется.

— Пойдем кипятку погоняем, с фартом я от калева [125] Калево, околеть — смерть от болезни. ушел через снадобье твоей бабки, — он повысил голос, не иначе для окружающих ушей. — Поучу, чтоб ты на сталинской даче жил как в Эрмитаже!

Устроились мы удобно, и у печки, и на виду, но при этом как бы за стаей молодых урок, которые, сидя на корточках, почесывались, искали вшей, жевали что-то сомнительное и передавали друг-другу кружку с почти кипящей водой, отхлебывая по глоточку. При этом они не переставали громко смеяться и травить друг-другу какие-то мерзкие истории на смеси фени и мата. Смысл я не мог понять при всем желании, но дело полезное: так наш разговор гарантированно никто не разберет.

— Уши пухнут, — доверительно пожаловался Князь Гвидон. — Без махры вшивота, и награнтать неподьемно [126] Награнтать неподъемно — не получается достать или ограбить. .

— Совсем не курю, — вроде и не соврал, и заначка целее будет, ведь таким только покажи, мигом все до крошки вытащат. Тем более смысл второй половины фразы я в точности не понял, но на всякий случай обескураженно развел руками, добавив в ответ на удивленный взгляд: — Обычное дело для моего времени, кстати. Все о здоровье заботятся, физкультурой занимаются, хотя, надо признать, и живут лет до восьмидесяти в среднем. Это если в Японии или Франции, в России на десяток поменьше выходит…

— Ты лучше скажи, когда эсэсэсэр до доски дойдет? — нетерпеливо перебил мое многословие Гвидон. — Рвет меня это дело, вот как орлов на твоей бирке [127] Бирка, картины — паспорт и документы. увидел, так, считай, сна лишился, а потом и грязи наелся [128] Грязи наелся — был арестован. , тебя разыскивая.

— Так и меня без документов в ЧК загребли, чужое имя и дело навесили, и вот, на Соловки отправили, — поспешил отдариться я. — Что до СССР, так он до 1992 доживет.

— Них…я себе, — ошеломленно замотал головой пахан.

И толкнул краткую энергичную речь из смеси матерных и блатных слов. Я же прикидывал, о каких фактах из истории страны стоит рассказывать, а какие — лучше бы придержать. Ну вот к примеру, зачем Степану Никодимычу знать об ядерном оружии? Или о космических кораблях?

— И какого х..я тебя к нам понесло? — отругавшись всласть, Князь Гвидон продолжил расспрос.

— Сам бы хотел знать, реально. Шел себе по улице к товарищу, никого не трогал, зашел в парадное, смотрю, что-то не то, покрашено не так, двери иные, вышел обратно на улицу — и хоп! Вместо 2014-го года в 1926-ом. Причем никакая наука нашего времени даже и помыслить не может о подобном эффекте! Только чудом или инопланетянами такое объяснить можно, и никак иначе.

— А назад откинуться? — с плохо скрываемой надеждой спросил Гвидон.

— Как только ни пытался, — неподдельно расстроился я. — И так заходил, и иначе, и ждал, и прыгал, в общем, все, что мог, сделал. Ничего не помогло.

— А галоши не заливаешь? [129] Заливать галоши — обманывать.

Пахан поймал взглядом мои глаза, но я понял смысл вопроса по интонации и не подумал лукавить:

— Хоть чем поклянусь! — и добавил, попробовав призвать в союзники логику: — Если бы мог, зачем год на Шпалерке болтаться? Объяснился бы с чекистами, так и так, вышло чудо чудное, пользуйтесь, пока можно. А так… Ни документов, ни дороги домой.

— Ху…м маку не утрёшь, — явно расстроился Князь. — Но, погоди, вот не ковырнула бы моя братва твои картинки, так бы и сдался в ЧК?

— Ну да, — не стал запираться я. — Сами же видели, как документы оформлены, так что надеялся — поверят… А почему нет? Со знанием будущего многих ошибок можно избежать, миллионы людей спасти, ресурсы сохранить, если повезет — построить социализм не как получилось, а правильно, например, по-шведски или по-китайски.

— Ладно, стукай, что же нас ждет, — поморщился от моего пафоса пахан. — И без туфты!

Тут я пустился в подробный рассказ о будущем: «Дела в колхозах шли плохо. Не сказать, что совсем плохо, можно даже сказать — хорошо, но с каждым годом все хуже и хуже». То есть ничего не утаивал, но аккуратно преувеличил (да и преувеличил ли на самом деле?) быстро нарастающую жесткость расправ советского правительства с уголовным и политическим элементом в ходе реализации ошибок коллективизации, перегибов индустриализации, Голодомора, великой чистки 37-го года, строительства заполярных железнодорожных магистралей и добычи золота Колымы. Не забыл в деталях описать отечественную войну, вытянутую чудом и героизмом миллионов простых людей. И уже без особых деталей прошелся по основным вехам истории развитого коммунизма, вплоть до перестройки и раскола былой империи на кучку с трудом уживающихся между собой республик — устал шевелить языком, да и пахан явно вяло реагировал на события за горизонтом собственной жизни.

На грузинской войне 2008 года Гвидон совсем погрустнел. Не иначе осознал, что время крутых перемен не для пенсионеров, шансы пожить в свое удовольствие в замешивающейся круговерти не велики. Но вместо уточнений событий ближайших лет удивил меня приземленным, и в то же время актуальным вопросом:

— А нынче куда податься надумал?

— Не знаю, — честно признался я, про себя лихорадочно продумывая действия, которые не должны идти вразрез с планами урки и оставили бы мне хоть относительную, но свободу. — Очень уж не понравилось мне в гостях у ЧК. Боюсь также, что с документами, что без — сперва допросят качественно, с пристрастием, а потом расстреляют на всякий случай. То есть помочь стране хочется, но не ценой же здоровья или жизни!

— Барно! — довольно кивнул головой Князь Гвидон. — Дядин дом [130] Дядин дом — тюрьма. живо учит, что пи…ду и титьку в одну руку не возьмешь.

Я же попробовал на вкус придуманную на ходу версию… И с ужасом осознал ее полную реальность. Все те страхи о звериной хитрости чекистов, своекорыстии и презрении к чужой жизни, что я досель уверенно и успешно гнал из своих фантазий, после увиденного с изнанки внезапно обрели объем, цвет и даже запах, тяжелый запах крови и го…на. Идея перекраивания истории, ведущая меня вперед все время после провала в прошлое, внезапно превратилась в глупую и очевидную ловушку, выход из которой надлежало найти как можно скорее. Аж слабость накатила, и как не вовремя-то!

К счастью, мои душевные метания прошли мимо внимания уголовного лидера. Он удивительно легко оставил в покое щекотливую тему моего целеполагания и деловито уточнил: