Татьяна Зубачева - Аналогичный мир - 3 (СИ)

Гэб, сидя на стуле перед столом Жарикова, настороженно следил за каждым его движением из-под равнодушно полуопущенных век. Что этот беляк задумал? Хитрый гад, крутит, крутит и выкручивает, не замахнётся, голоса не повысит, а ты ему всё сам и выкладываешь. Вопросы о здоровье, не болят ли руки, как двигаются, ходит ли Гэб в тренажёрный зал и на массаж… Гэб отвечал медленно, тщательно изображая тупого тугодума и сохраняя полусонное выражение лица. Он не мог понять, к чему ведёт беляк, куда направляет разговор, и потому нервничал.

Жариков беседовал спокойно, в меру участливо. Сегодня они должны выйти на разговор о кодирующей формуле. У Гэба все процессы протекают более скрытно, ни арест, ни горячка не были для него таким шоком, как для Чака. От тренажёрного зала к системе тренировок, от тренировок к личности Грина, от Грина к другим хозяевам… На чём держится преданность хозяину? На страхе? А чего бояться сильному тренированному человеку, владеющему всеми видами оружия и имеющему это оружие? И наконец прозвучало: Старый Хозяин.

Тело Гэба мгновенно напряглось, собралось в тугую пружину.

— Да, — Голос Гэба стал глухим. — От него мне не освободиться, сэр. Никогда.

— Вы знаете его имя?

— Да, сэр, — вытолкнул из себя Гэб. — Но… Но это запрещено, сэр. Я не могу назвать его, сэр, простите меня.

— Хорошо, — кивнул Жариков. — А написать?

Всё равнодушие мгновенно слетело с лица Гэба. По-детски удивлённо он уставился на Жарикова широко распахнутыми глазами.

— Напишите, — предложил Жариков, протягивая листок и ручку.

Помедлив секунду, Гэб взял листок, ручку и стал писать. Написал, перечитал написанное и удивлённо посмотрел на Жарикова.

— А почему не больно? — вырвалось у него.

Жариков улыбнулся.

— Потому что эту боль вам причиняли специально. Попробуйте вспомнить, Гэб. Вам брили голову?

— Да. Но, сэр… всех рабов так стригут, наголо, раз в год, мулатов чаще.

— Стригут, а не бреют.

— Да, сэр, машинкой, — кивнул Гэб.

— А вас брили. И приклеивали маленькие металлические пластинки.

— Д-да, — и обрадованно: — Да, сэр. Я вспомнил. Так… так это через них, да? Током?

— Да, — кивнул Жариков.

Гэб напряжённо свёл брови.

— Так… так это что, сэр? Так, значит… — и замолчал, не закончив фразы.

— Да, Гэб, — понял его Жариков. — Вы можете освободиться. И от зависимости от Старого Хозяина, и от тех слов.

— Тоже… написать?

Гэб даже не прибавил положенного обращения «сэр», и Жариков удовлетворённо улыбнулся про себя: процесс пошёл. Но лицо его голос оставались серьёзными.

— Да. Напишите и сожгите, — Жариков смотрел ему прямо в расширенные остановившиеся глаза. — Они сгорят, и сгорит их власть над вами. Вы поняли, Гэб?

Гэб судорожно дёрнул головой, стараясь и кивнуть, и не отвести глаз от Жарикова.

— Возьмите всё необходимое и идите к тому столу.

Гэб послушно встал, взял со стола листок бумаги, ручку, пепельницу и спички, перешёл к маленькому столу у стены и сел за работу.

Он написал, перечитал написанное, тщательно скомкал листок и сжёг его в пепельнице. Размял кулаком пепел.

— Ещё писать? — глухо спросил он, не оборачиваясь.

— Да, — ответил Жариков. — В другом порядке. Пишите и жгите, пока не почувствуете, что освободились.

Чаку понадобилось три листа. Гэб сжёг шесть. И тоже читал словарь, листал энциклопедию. И наконец ещё раз тщательно размял пепел, захлопнул и уложил в стопку книги, встал и с улыбкой шагнул к столу, протягивая Жарикову ручку.

— Спасибо, сэр, вот…

И, не договорив, рухнул на пол, потеряв сознание. Жариков поднял его и уложил на кушетку. Расстегнул на нём пижамную куртку и нижнюю рубашку. Гэб неразборчиво бормотал, закатив глаза так, что были видны одни белки.

— …не надо… глютамин… нет, нет, сэр, за что?!.. ситуация… опять… не надо… будьте вы прокляты… трубкозуб…не надо…

Жариков понимал, что эти странные, внешне бессмысленные слова и есть осколки формулы, но даже не пытался запомнить их и сложить в цельную фразу: суть процесса ясна. Он передвинул к изголовью кушетки табуретку и поставил на неё стакан с водой. А сам вернулся к своему столу и углубился в бумаги.

Вскоре бормотание затихло, дыхание стало ровным. Гэб глубоко вздохнул и сел. Взял стакан и медленно, маленькими глотками выпил.

— Спасибо, сэр. Прошу прощения, что обеспокоил, сэр, — и после недолгой паузы: — Я… я что-то говорил, сэр?

— Нет, — очень серьёзно успокоил его Жариков. — Вы лежали молча.

Он легко встал из-за стола, достал из шкафа с лекарствами таблетки.

— Это снотворное. Вам надо как следует выспаться. Выпейте таблетку, идите и ложитесь в постель.

Гэб послушно взял таблетку, проглотил. Он был сейчас не в том состоянии, чтобы хитрить, а тем более сопротивляться. Но провожатого Жариков решил ему не давать: привычка к послушанию должна довести его до постели.

— Да, сэр, слушаюсь, сэр, — пробормотал Гэб, направляясь к двери.

Как он дошёл до своей палаты, разделся и лёг, Гэб никогда потом не мог вспомнить. Видимо, спал на ходу.

У себя в комнате Андрей сразу разделся и лёг. Но тут же встал, убрал, разложил и повесил вещи, и снова лёг. Привычно вытянулся на спине, закинув руки за голову. Джо с Джимом на работе, он один. Серый тусклый свет зимнего дня, тишина. Ну вот, всё он сделал. И про столовую парням сказал. А что, чего в самом деле в холле тесниться? Отметим как… как День Победы отмечали. Да, их пригласили, они пришли, но чувствовали себя стеснённо. Они-то не воевали, ни вспомнить, ни сказать им нечего. Но что и как должно быть на празднике, они рассмотрели. Хоть и недолго были.

Андрей потянулся, поёрзал спиной и ягодицами по простыне, поправил одеяло. Ну вот, он один, редкая удача, надо спать. Никого он своими стонами не потревожит. Конечно, Джо с Джимом — здоровские парни, ни разу не попрекнули, что кричит и стонет во сне. А уж о чём другом и речи нет. Хотя… хотя и сами тоже… и странно: днём ничего, будто и не помнишь, будто и не было ничего, а ляжешь… столкнёшь одеяло, и опять Паласы, питомники, вся эта гадость, а накроешься… и опять на тебя наваливаются, чудятся чужие, шарящие по телу руки. Закричишь тут. Нужно очень сильно умотаться на работе, двойную смену отпахать, чтобы лечь и провалиться. А так… и не спать нельзя, и заснуть страшно.

Андрей повернулся набок, попробовал свернуться под одеялом в комок. Так вроде легче. Хотя тоже…

…Он лежит на жёсткой узкой кушетке, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. И тихо плачет. От боли и страха. У него всё болит, зачем его ещё мучают? Что он сделал не так, что сержант отдал его врачам, не оставил себе? Холодный металл касается тела, и он начинает дрожать. А над ним звучат голоса. Говорят на непонятном языке, наверное по-русски. Он не понимал, но поневоле запомнил.