В. Бирюк - Стрелка

– Бог в помощь, православные.

Мужики подскочили, схватили оружие.

– Эй, ушкуйники! Чего, не признали? Это ж я, Иван. Мы ж прям впереди вас в караване шли. Пока вы ту девку, Новожею — не прибрали. А я её у вашего старшего откупил.

Моя бандана ускорила опознание. Приметный, ещё по истории с Новожеей, «весельчак-вегетарианец» заулыбался:

– А, мать, тверяк смолненский, итить тебя. Аж перепугал. Показалось — опять поганые лезут. Да, лихо ты нас тогда с бабой… Ни чё. Во, новая сыскалась. Из-под самого эмира. Тощая, бл… Да нам без разницы — лишь бы селёдку ела. Гы-гы-гы…

Построение гипотезы об особенностях сексуального поведения Анки из анекдотов о Васильваныче на основании логического вывода из факта употребления в пищу данным персонажем селёдки — широко известно. Как и то, что подавляющее большинство анекдотов ещё питекантропы рассказывали синантропам. Перед взаимным употреблением.

– Не, ну ты, бл…, глянь! Какую не возьми — всякая в штанах. Экое бесстыдство! Одно слово — басурманы. Помоги-ка перевернуть.

Мой собеседник удручённо разглядывал холщовые штаны, остававшиеся на ногах обезглавленной, колышащейся от каждого пинка, липкой от крови, туши женщины с избыточным весом и обширными вторичными половыми признаками.

Тем временем солирующий исполнитель акта совокупления забился на втором теле. Завершение произошло успешно — он удовлетворённо отвалился в сторону на травку, проветривая своё перегревшееся, от энергичного трения, хозяйство. На его место, повизгивая от нетерпения, кинулся «обувщик», справившейся, наконец, со второй туфлей.

С некоторым удивлением я узнал в нём того малька, который стукал по лодыжкам Новожеи. В процессе «вбивания в девку ума-разума деревами». Как стремительно взрослеют дети в ходе освободительного похода под благословением Богородицы… И в сексуальном смысле — тоже.

Мы оба смотрели на «замену игроков на поле», когда я боковым зрением поймал странное движение моего визави-вегетарианца. Он сдвинул саблю на поясе и взялся за её рукоять.

– Получай, гадёныш плешивый!

Он рывком выхватил клинок из ножен, разворачиваясь ко мне и вздымая саблю. А я…

На голове — косынка, на поясе — завязанная рукавами рубаха, в руках — узел со шмотками. Ни доспеха, ни шелома, ни меча булатного. Как Добрыня Никитич перед Змеем Горынычем в ходе того достопамятного речного купания.

Но есть разница. Две. Но маленьких. Из шмотья выглядывают.

У меня — не мечи полуторные, не сабли харалужные в метр двадцать ростом. У меня — «огрызки», которые посторонним не видны. Ибо засунуты вместе с портупеей в общий узел. А вот рога-то их… никуда не сунешь — торчат снаружи.

Я швырнул узел в лицо противнику, одновременно выдёргивая другой рукой зажатые между пальцами оголовья своих «огрызков». Тот лихо отмахнулся, отбивая узел в сторону, инстинктивно отступил, наступил на объёмную, хорошо тронутую целлюлитом нижнюю конечность обезглавленного тела и завалился.

Я всегда говорил, что женские ноги — страшное оружие. Вот пример: ещё — ничего, а уже — лежит. Два шага, укол… Всё, уже и не встанет.

Отдыхавший после получения удовольствия чудак со спущенными штанами, был слишком увлечён успехами своего юного «сменщика на посту». Запоздалая попытка скрыться от меня на четвереньках…

Как известно от «Армянского радио»: изнасиловать женщину на бегу — невозможно. Ибо мужчина со спущенными штанами бегает медленнее, чем женщина с задранной юбкой. А уж убежать со спущенными штанами от мужчины в юбке из рубахи…

Я достиг финиша первым. Его финиша. Одним уколом под левую лопатку. Даже без укола в уносящуюся задницу, как было сегодня утром с мордвой. Вот что значит опыт!

Малёк, бившийся в пароксизме предвкушения экстаза на даме — там и остался.

Как барана. Шею перерезал. Глядя в широко распахнутые голубые детские глаза. Разрывающиеся между собственными ощущениями. Ощущениями своей головы, подпёртой моим «огрызком» и собственной головки, впёртой… мда…

Ши-и-ирк. Но — не полностью. Что в резники меня с этими железками… я уже грустил.

У меня ощущение, что я эффективнее режу своих, чем чужих.

Интересно, а новгородские ушкуйники для смоленского боярича, идущего в тверской хоругви с войском суздальского князя… свои?

Сукин сын с саблей! Развалил мне поддёвку под кафтан. Теперь зашивать придётся. И сам кафтан попортил…

Тут баба застонала.

«О поле, поле! Кто ж тебя усеял? Мёртвыми костями…». Плохо провели посевную — некачественно. Некоторые кости ещё не мёртвые.

Пинком отбросил мирно поливающего своей кровью ещё, кажется, шевелящегося юного героя Господина Великого Новгорода и окрестностей и пригляделся к… к «посевному материалу».

Баба была не бабой.

Ой, это не то, что вы подумали! Просто она не тянула на настоящую бабу! Так… максимум — девка. Лет 12–13. Но уже… при всём. Но только-только. Черноволосая, черноглазая, довольно смуглая, с тощими ручками и ножками, но с вполне наблюдаемой грудью, талией и… и всеми остальными признаками. «Всеми» в смысле — голая.

«— Мужчины такие странные! Для них все платья — одинаковые, а отвёртки — все разные!».

Вот не поверите, но я чуток в женской одежде понимаю! Могу отличить рубаху от шаровар. Даже женские! Даже когда оно всё — разодрано вдрызг. Просто клочками.

Кроме клочков одежды, кое-где к её телу прилипли песчинки. В других местах — травинки. То ли — её таскали по пляжу и полянке, то ли — сама каталась. В непросохшем состоянии.

Всё это сверху было обильно полито кровью последнего посетителя.

Вы думаете — первое, что пришло мне в голову, была эрекция? Увы, должен разочаровать. Это было только второе. Первой же была постоянно актуальная в жизни мужчины простая мысль: «как заставить молчать эту дуру?».

Вот! Вот до чего довела меня «Святая Русь»! До полного извращения и подавления естественнейших желаний и устремлений! Как я изменился! Как я поплохел и похудел! А всё — предки! Со своими всякими… «Русскими Правдами»!

Однако воинское преступление я совершил: убил трёх боевых соратников. Что они — гады, и сами на меня напали… Свидетелей нет, подтвердить некому. Девка эта… она ничего не видела. А если начнёт рассказывать… лучше не надо.

– Ты кто?

Она так и не смогла нормально разлепить слипшиеся ресницы, залитые кровью новгородского мальчишки, и просто негромко заныла. Подрагивая торчащими кверху сосками небольших круглых грудей, трясясь нежной кожей юного животика, в пупочке которого плескалось небольшое озерцо ещё не успевшей свернуться подростковой крови, неуверенно елозила пятками, пытаясь сдвинуть, наконец, широко раздвинутые ляжки.

Зрелище… Тут самый первый чудак резко захрипел, стал выгибаться, поёрзал по травке и… и успокоился.