В. Бирюк - Стрелка

Ты ж уже зарезанный! Чего суетишься?

Дошло. Хоть и с задержкой.

Заново осмотрев доставшийся мне… трофей, я понял — или дорезать, или отмывать. Уж больно она грязная. Отчего скинул с чресел своих завязанную рубаху.

Девка всё сразу поняла. Ещё бы не понять! И заново раскинула коленки. То есть — поняла, но по-своему.

В своей неправильности понимания она пребывала и дальше: пока я переворачивал её на живот и вздёргивал, за связанные локти, на ноги. Только когда потащил вниз по овражку к реке, она удивилась. Но в таком виде… Факеншит! Совершенно непригодна к употреблению! Она же вся грязная и липкая!

Узкую полосу пляжа проскочили бегом. И присели в воде.

По Волге ещё происходило интенсивное движение. Хотя пробок, как пару часов назад, уже не было. Несколько лодочек старательно угрёбывали вниз, определить их воинскую принадлежность я затруднился.

Слева за мысом что-то дымило. От мыса по пляжу валялось барахло и несколько человеческих фигур. Неподвижных. Штатско-мусульманского вида — в неподпоясанных халатах.

Я выдернул из воды за косы бьющуюся у меня в руке, захлебнувшуюся от полоскания, девкину голову, набрал с мелководья песок и начал оттирать измазюканную мордашку, поглядывая на поднимающийся из-за мыса дымок.

Похоже, ушкуи догнали какую-то лоханку эмира. Прижали к берегу и запалили. Пассажиры попрыгали в воду и побежали по бережку. Ушкуйники дорезали экипаж и, частью — занялись грабежом багажа, частью — отправились ловить живой груз. Для превращения в товар типа «полон».

На «Святой Руси» человека ценят: его можно продать.

Эта троица покойников — увлеклась и далеко отошла. Но искать их будут. Надо сваливать.

Я нервно размышлял о путях уклонения от наказания за совершённое мною тройное убийство. Механически вращая и поворачивая эту сопливку, отдраивая и начищая её речным песочком. Школа оружейной смоленского князя никуда не делась: как только мозги заняты — сразу руки сами тянутся чего-нибудь надраить.

Как вдруг поток повизгиваний — всё-таки, синяков и ссадин у неё немало — сменилось более глубоким дыханием.

Пока я полировал ей спинку с песочком, она начала характерно прогибаться и прижиматься ягодицами к… к моему «очень хор-р-рошему приятелю»!

Однако…! Ну, живуча! Её чуть не утопили, спутницу — убили, саму — избили, изнасиловали, а она… ещё напрашивается!

Хотя тут чисто инстинкт собственного выживания. «Мужчина платит браком за секс, а женщина — сексом за брак». Здесь: за надежду дышать ещё и завтра.

Холодная вода прекрасно остужает не только горячие головы, но и головки. «Приходи — третьим будешь» — меня не очень… Да и вообще — дура. Открытое место, зона боевых действий, явится вдруг какой-нибудь… Вот ежели в каком укрытии…

Выволок из воды, перебежками по открытому, снова полянка в овражке. Из её прежней одежды — одни ошмётки. А ткань-то тонкая, недешёвая. Девка из непростых. Стоит, дрожит. Тряпьём вытер, туфли ей надел — всё равно трусится. Халат покойной толстухи сверху — как мешок. С головой, в три оборота.

Какой-то поясок… шёлковый? Поводком на шею. Бегом в гору — здесь оставаться нельзя.

Мы отскочили с полверсты от берега в гору, когда она захрипела и упала. Всё — выдохлась. Дышит с всхрипом, взахлёб. Аж корёжит бедняжку. Я сдёрнул с неё халат, чтобы чуть остыла, но она никак не могла продышаться.

Только когда взял за горло — вздохнула глубоко, глаза закрыла и затихла. Под моими руками. По всему телу. Дрожащему от едва сдерживаемого желания дышать. И — страха. Страха дышать без разрешения. Ожидая в тревоге. Моих действий и своей боли. Моей воли. На себе. Горяченькой. Пропотевшей. Влажной. Спереди и сзади. Снаружи и изнутри. Готовой ко всему. Согласной со всем. Везде. Лишь бы не били. Или — били, но — не сильно. Или — сильно, но — не насмерть. Молчит. Подставляется. Предлагается. Чувствует. Как я её…

Вот это ей понятно: самец, хозяин осматривает новую игрушку. Несколько жестковато. Но это — неважно! Важно — понравиться!

Понравится игрушка владельцу — будет игрушка жить. Может, и проявить себя позволят. Угодишь — может быть, как-нибудь потом… чего-нибудь сладкого-вкусного, дорогого-красивого… Но сначала — просто попасть. К хозяину. Который предыдущих хозяев убил. Который может защитить. Приглянуться, подольститься, отдаться, зацепиться, стать принадлежностью, массажным ковриком, постельной грелкой, частью обихода, тапочки приносить… Тогда игрушку не сломают, не выкинут на помойку.

Я чуть дёрнул её на себя, она умело упала передо мной на колени.

«Умело»… В меня это Саввушка в Киеве вбивал, могу оценить профессиональный уровень проявления этого навыка.

Качающаяся перед её лицом «кобра»… «кобёр»…

Зрелище… не вгоняет её в ступор — визуально знакома…

Ещё не веря себе, боясь ошибиться в понимании моих намерений и быть наказанной за ошибку, потянулась, готовая в любую секунду отшатнуться, отодвинуться… или быть обруганной, отшвырнутой ударом, пинком… дрожа нервно облизываемыми губами, прикоснулась, чуть обхватила… дёргая лицом, уголками рта, подышала, согревая неровным, жарким, влажным дыханием… своим выдохом, собственным духом… уже внутри себя… коротко, будто случайно, будто невзначай прижалась языком… провела, будто ощупывая, будто удивляясь диковинке…

Пришлось надавить на затылок. Давай-ка, детка, по-простому, без игр и прелюдий, по-настоящему, на всю глубину. С захлёбом и проглотом. У меня, конечно, не пчёлкин хоботок с 7.2 мм в самом длинном кавказском варианте, ну так и здесь — не тычинки.

Она не пыталась сопротивляться, иметь собственное мнение, рассуждать о предпочтениях и пожеланиях. Старалась, всей своей трепещущей душой, уловить и предвосхитить все мои намерения. И немедленно исполнить, угодить.

Похоже, что для неё такая, несколько резковатая техника, была новой, но какой-то бэкграунд имелся.

Главное — у неё было желание. Острое желание доказать свою ценность.

Если у «орудия говорящего» есть потребительская ценность, то… «орудие» имеет шанс остаться целой. А уж в чужом краю… эти страшные гяуры…. эти дикие русские…

Проще: жить — хочется. «Хочешь жить — умей вертеться». Хочешь хорошо жить — умей «вертеться»… изощрённо.

А уж навык подстраиваться под желания господина… угадывать его поползновения… «Это ж не трудно! Мужчины — такие примитивные и однообразные!»… видимо, воспитывали с детства. Как неотъемлемый элемент психики «правильной» женщины.

В какой-то момент она закашлялась, захлебнулась. Пришлось дать отдышаться, милостиво простить неловкость и неумелость и, не давая ей затягивать испуганно-виноватую улыбку — «продолжить с той же цифры» — с корня языка, гланд и далее.