Владимир Буров - Альфа Центавра [СИ]

— Да. Но у вас это только на словах, только чтобы прикрыть зазубренный с гимназии букварь. Как раз все дело не в вымысле, а в том, что вы не видите реальности. Ибо реальность — это и есть:

— Вера. Когда воскрес Иисус Христос многие — и вы в том числе — прочитали:

— События После Его воскресения. — Что и значит:

— Пистолет — это не наган, — как написано в букваре. А то, что никто так не делает: просто-напросто оставили без внимания. Факт налицо — не в счет. Ибо, ибо:

— Ибо После Воскресения идут не события после воскресения, а:

— Рассказ о Воскресении. — Который вы, как и мой пистолет Кольт записали в разряд артефактов. Нельзя Записать Воскресение без записи его После воскресения. И следовательно, пропущено:

— Очевидное. Просто-напросто вы утверждаете, что Воскресение невозможно, так как:

— Земля Несовершенное для это изобретение. — Или что тоже самое, говорите:

— Нельзя управлять аэропланом на лошади. — Следовательно, аэропланов нет.

И как раз два из упомянутых создания пролетели на Ритцем. Она разрядила барабан кольта, заправленный полудюймовыми болванками по Фраю и Эсти, как не то, что ученикам, неподдающимся дальнейшему воспитанию, а:

— Уже давно воспитанными в традициях Соврамши.

— Тварь белая, — прошепелявил Эспи, стоя рядом в Фраем на коленях. Несколько снарядов Кольта 45 попали в колонну, за которой он сидел, так что она переломилась и частично рухнула, остановленная в своем падении мягким снаружи, но железным внутри барным стулом. Елена вынула второй кольт, и ребята за барной стойкой, до этого стоявшие на коленях, забились от ужаса в дверь.

— Я никогда не запираю дверь, черт бы ее побрал, — сказал Фрай.

— Действительно, — сказал Эспи одобрительно-примирительно, — эта ее стрельба похожа на извержение Везувия.

— Нас ждет Конец Помпеи. Я даже не знал, что эти кольты похожи на бронебойные пушки.

— Особенно с близкого расстояния. Это во-первых. А во-вторых, кто ей дал его. Ибо так стрелять умели только Ино, инопланетяне, прилетавшие к нам с Альфы Центавра.

— Значит, они улетели уже? А кто это тогда?

— Какая-то наследница из рода Махно.

— Он заселил, говорят, своим семенем уже целые деревни.

— Надо что-то с ним делать.

— Лучше всего отправить во Францию.

— Кем? Поваром, я думаю.

— Лучше сапожником. Ребята посмеялись последний раз, и приготовились спокойно, так сказать, умереть при следующем артобстреле. Елена Прекрасная приблизилась, села с другой, дальней от барной двери, стороны полуобрушенной колонны, и райским голоском сказала:

— Эта, сделайте мне эни-боди грог с Мартини и гвоздикой.

— Таких грогов не бывает, — ответил Фрай, стоя на полу на коленях.

— Я сделаю, — сказал Эспи, — у меня всё бывает.

— Ты не умеешь, — сказал Фрай, и поднялся с колен, — сходи лучше на кухню за гвоздикой, а то у меня кончилась.

— Но дверь была заперта на ключ, — сказал, посмотрев в замочную скважину Эспи, и добавил: — С той стороны. Нет, честно, в двери торчит ключ. Но вдруг дверь бара вопреки очевидности распахнулась, и показалась страшная черная борода. Пахнуло ветром и таким холодом в жаркий летний день, что даже сидящие за дальним столом Врангель, Камергерша и Дроздовский отшатнулись к окнам. А у ребят в баре волосы покрылись толи инеем, толи плесенью. Более того, уже убитый и раненый — правда в обратной последовательности — Амер-Нази выбежал из запертого колбасного холодильника — где не очень холодно, и поэтому он не замерз окончательно — и забегал по залу.

— Чё ты бегаешь, чё ты бегаешь, как петух гамбургский?! — рявкнул Эспи, и кинул в него бутылку коньяка. Пустую.

— Оставь его, — сказал Фрай, — пусть тоже выпьет грогу и успокоится.

— Не-е-ет-т! — И Эспи в ответ на сказанные только шепотом, по крайней мере, вполголоса слова:

— Мой попугай меня учит, что мне пить, или не быть, — немного оговорился он. И как оказалось не случайно. Эспи взял стоящий в баре почему-то — наверное, на память о безвременно ушедшем из жизни Тро-Троцком-Амере-Нази — костыль, с которым покойник бывало скакал тут, как боцман Джон Сильвер Стивенсона из Острова Сокровищ — и бросил его. Но получилось, как для смеху:

— Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот — и спекся. — Так подумали все, в том числе и сидящие пока что еще за последним столом Бе-л-ы-ы-е-е:

— Вра, Камер и Дрозд — Одиссей, Пенелопа — правда, откуда ей тут взяться, но тем не менее — и Ахиллес. Костыль полетел не в Амера-Нази, а просто-напросто в закрытую пока что дверь, за которой уже стояли делегаты Метрополя во главе с Женой Париса:

— Махно, Аги, Ленька Пантелеев, Ника Ович. — А также:

— Лева Задов и Буди. Пархоменко и Котовский, как уже было отмечено, захватили-попросили у англичан аэропланы, и вместо скушного сиденья на Соборе Парижской Богоматери, и ожидания неизвестно чего хорошего, шли в это время на второй круг для окончательного решения вопроса с этим рестораном Ритц:

— Бомбить, или сделать посадку, и разобраться собственноручно.

Но Амер-Нази, как по щучьему веленью, сорвался с места даже чуть-чуть раньше олимпийского броска Эспи, и протараторил к этой двери. Как раз под это брошенное копье-ледоруб, и пригвоздившее его — и что удивительно, не к верхней перекладине двери — а к боковым — крест-накрест. Большинство в зале ужаснулись, но не до такой степени, как новоприбывшие. И обнаружившие этот Знак Четырех, открыв двери из фойе в зрительный, и, как оказалось не только, зал.

— Кино в самом разгаре, — сказала взявшая себя в руки Жена Париса, — но на конец мы успели. И не имея возможности, пролезть снизу под свисающей, как недоеденная сосиска единственной ногой Амера-Нази — Джона Сильвера, ударом ноги в прыжке — разбежавшись от самых зеркал у вешалки — сбросила его, как констатировал Лева Задов:

— Опять туды-твою в ад.

— Что ты плетешь, сукин сын! — Ника Ович ущипнула больно Леву за загривок, а Аги за жопу, поэтому он первый и влетел в так долго ждавший их кабак Ритц, но не как в ад, а скорее в промежуточное его состояние.

— Это ты, Надя?! — даже схватился за сердце Фрай.

— Какая я тебе Надя, — нахмурилась Жена Париса.

— Ну-у, пастушка-фермерша из соседнего района. Песню еще пела про Волгу на встречном концерте. Она хотела ответить достойно, но в это время дверь бара отрылась, и кажется, даже без поворота ключа, и появился Он.

— Это он, это он, — даже пропел Лева Задов, — мово сердца чемпион. Огромная черная борода, как говорится, перекрыла все остальные его недостатки. В том смысле, что именно Распутин, положенный на стойку раздачи Дроздовским, который нес Иво на всесожжение на кухонном гриле — или что у них есть еще там — и упавший За нее, пока Ахиллес-Дроздовский отходил для последних разборок с покойницей Коллонтай, и после им ненайденный из-за этого рокового падения: