Василий Сахаров - Вариант Юг

«Прав Ленин, - подумал Ловчин, - верно все говорит. Земля крестьянам, а фабрики рабочим. Все должно быть по справедливости».

С этой мыслью он провалился в глубокий и спокойный сон...

Разбудили Андрея следующим утром, вернувшиеся из города братишки. Был собран общекорабельный митинг, и на нем моряки постановили арестовать офицеров эсминца «Гаджибей», которых оставалось всего семь человек. Но кто-то предупредил о митинге Севастопольский Совет. После чего на корабле появились его представители, три матроса с «Екатерины Второй», эсеры, и они снова запретили трогать офицеров. Видите ли, эсминец один из немногих боевых кораблей Черноморского флота, который может в любой момент выйти в море. Следовательно, трогать командный состав на нем нельзя.

Ладно. Снова матросы 1-го Черноморского революционного отряда утерлись, хотя высказались в адрес меньшевиков и эсеров, не стесняясь. За малым дело до стрельбы не дошло, а закончилось все тем, что Ловчин с братишками собрал верных товарищей с других кораблей и вышел в город.

Первым делом, моряки вломились на заседание Севастопольского Совета. И Андрей от имени всего отряда Мокроусова и военных моряков, дерущихся против контрреволюции, заявил, что отныне не признает власть Совета, так как он скомпрометировал себя перед флотом и горожанами. Далее пришла очередь эсеров и меньшевиков утереться. Серьезных сил чтобы противостоять разгоряченным морякам у них не было и, не смея возразить решительно настроенным бойцам, они затихли.

Ловчину и мокроусовцам вместе с унтер-офицером Зборовским, которых исподволь подстрекал Пожаров, это и было нужно. На следующий день, временно позабыв про офицеров с «Гаджибея», они отправились арестовывать командующего флотом контр-адмирала Немитца (настоящая фамилия Биберштейн). Однако тот выехал в срочную командировку в Петроград. И дабы сразу все разъяснить, стоит сказать, что никакой командировки не было. Командующий просто-напросто бросил на произвол судьбы Черноморский флот и офицеров, собрал все самое ценное, что имел, а имел он немало, и сбежал.

Ничего, матросы особо не расстроились. Они опустошили найденные на квартире контр-адмирала водочные запасы, пощупали молоденьких разбитных горничных и разбрелись по городу вершить правосудие. Моряки бродили по улицам, пили разбавленный спирт и нюхали кокаин, колошматили и арестовывали любого офицера, который им не нравился. И в течение только этого дня было избито и отправлено в тюрьму около двадцати человек.

Вакханалия набирала обороты. К мокроусовцам присоединялись матросы из «нейтральных» экипажей и несколько уголовников. И новые арестанты заполнили камеры тюремных казематов. В частности, офицеры подводной лодки «Гагра», требующие от своей команды дисциплины, и лейтенант крейсера «Прут» Прокофьев, который ножом резал непомерно расшитые клеши матросов. Клеши это святое. Команда крейсера обозвала лейтенанта «кровожадным животным» и сдала его своим товарищам матросам, а позже офицера расстреляли. В общем, еще один день по городу бродили вооруженные шайки воинственно настроенных моряков, и унять их было некому.

Наступило 15-е декабря. Под вечер, Ловчин и Зборовский, подпив, вспомнили про офицеров родного эсминца, и вскоре пятеро из них и командир «Гаджибея», давний недруг сигнальщика капитан второго ранга Пышнов, были арестованы. Как водится, бывшим золотопогонникам, ныне потенциальным контрреволюционерам, всыпали по первое число и пустили юшку, а затем препроводили их в тюрьму. Однако еще в полдень чья-то «умная» голова в Севастопольском Совете решила, что если запретить принимать арестованных, то бесчинства и самосуды прекратятся. И когда избитых офицеров с «Гаджибея» приволокли для сдачи, тюремщики, кстати сказать, те же самые, что несли службу при проклятом царском режиме, принимать их отказались.

Возмущенные матросы покинули здание тюрьмы и Ловчин, обернувшись к Зборовскому, крупному усатому мужчине в распахнутом на груди бушлате, спросил:

- Что будем делать?

Бывший унтер-офицер, пошатываясь и петляя, приблизился к Андрею и наклонился к нему. Он дыхнул в его лицо тяжким перегаром, а потом прошептал:

- Назад сдавать нельзя. Тянем «драконов» на Малашку и там кончаем.

По телу Ловчина прошла дрожь, убийство пока еще претило ему. Но он понимал, что Зборовский прав и, кивнув, согласился с ним:

- Так и поступим. Ради революции, мы обязаны довести дело до конца.

Офицеров с «Гаджибея» потянули на Малахов курган, место русской воинской славы. По пути к матросам эсминца присоединилось еще несколько групп моряков, которые вели своих начальников в тюрьму. И спустя час, на одной из обсаженных по кругу розами полян знаменитого на всю Россию кургана собралось до полусотни матросов и два десятка офицеров.

Революционные моряки вытащили на открытое пространство первых связанных и избитых пленников. Будто на заказ, из-за косматых зимних туч выглянула яркая луна, которая осветила все пространство вокруг бледным призрачным светом. Тускло блестели бляхи на матросских ремнях и винтовки в сильных руках. И многим в этот момент стало не по себе, слишком все происходящее напоминало непристойную сатанинскую оргию. После чего кто-то из военных моряков даже попробовал уйти с места предстоящей казни. Но таких было немного, и их остановили.

Необходимо было начинать. Однако как правильно провести расстрел, никто из матросов не знал, соответствующего опыта пока еще не было. Требовался первый шаг, пример, и начал Зборовский, который приблизился к кавторангу Пышнову и, наградив его крепкой затрещиной, громко спросил бывшего командира:

- Ну что, «дракон», замыслил предать революцию, да не вышло у тебя ничего?

Пышнов, среднего роста мужчина с резкими чертами лица в порванном кителе, после удара согнулся. Но он быстро распрямился, вскинул окровавленную голову и ответил:

- Ни я, ни офицеры «Гаджибея», не замышляли измены. Мы служим не партиям, а России. Поэтому всегда до конца исполняли свой долг.

- Заткнись, шкура! - выкрикнул Зборовский, и снова ударил командира эсминца по лицу. - Ложь! Все ложь!

- Хватит лясы точить, - прерывая избиение Пышнова, произнес Ловчин. - Давай кончать контриков.

- Да, пора.

Зборовский отошел от офицеров, срыгнул на землю, а затем встал рядом с Андреем и еще несколькими матросами с «Гаджибея». У Ловчина и унтера были пистолеты, у остальных винтовки. Надо продолжить действие. Но Зборовский почему-то замялся и замолчал. По этой причине расстрел возглавил Ловчин:

- По врагам революции, - поднимая трофейный «наган» на уровень головы, скомандовал он. - Пли!

Бах! Бах! Бах! Выстрелы один за другим разорвали ночную тишину Малахова кургана. Свинец впился в тела приговоренных к смерти людей, и они один за другим повалились на сухую пожелтевшую траву.