Василий Сахаров - Вариант Юг

- Было такое. Расстреливал. И не только. Шлюху вашу первый под себя подмял. Понял!? А она ничего, хороша была. Сначала сопротивлялась, тварь. А потом даже стонала от удовольствия...

От таких злых слов в глазах Василия потемнело. «Кольт» сам собой оказался в его руке. Черное дуло уставилось в лоб прапорщика и выплеснуло из себя огонь. Завьялов, во лбу которого появилась дырка, дернулся всем телом и замер, а матрос продолжал стрелять в него до тех пор, пока в барабане не закончились патроны.

Братишки Василию ничего не сказали. Они просто отошли в сторону от тела в прострелянной шинели, которая пропитывалась кровью, а затем вышли из помещения. Чекист последовал за ними и, прохаживаясь по перрону, узнал, что потери среди красногвардейцев и матросов весьма велики. Погибло сорок бойцов революции и столько же ранено, а помимо этого партизаны сожгли все запасы угля, которые были в Каменоломнях. Что же касается чернецовцев, они потеряли всего двух офицеров. И пока партизаны, эти белогвардейские недобитки, драпали к Дону, матросы тушили пожары. Они заливали огонь водой и не в первый уже раз клялись поквитаться с ненавистными чернецовцами, которые уходя, уже в балках за станцией, громко и на показ, чтобы их услышали, распевали «Журавля».

«Сволочи! - понемногу успокаиваясь, думал в этот момент Василий Котов. - Твари золотопогонные! Ну, ничего, скоро мы придем в Ростов, и там вы за все ответите. А потом мы и Новочеркасск возьмем. Только дайте срок, и будет вам всем амба. И вам, и женам вашим, и детям. Всем амба!»

Ясным и морозным утром 12-го февраля во двор Новочеркасского юнкерского училища на усталых лошадях въехали два грязных бородатых человека в потертых кавалерийских шинелях. Первым был знаменитый партизанский командир полковник Василий Чернецов, а вторым я, подъесаул Константин Черноморец. После разгрома нашего отряда у станции Глубокой прошло три недели и вот мы снова в столице Всевеликого Войска Донского, куда добирались окольными путями.

Впрочем, расскажу обо всем по порядку...

Той злосчастной ночью Греков спас нас и иначе, как чудом, его появление не назовешь. Хотя, может быть, это была некая закономерность. В отряде Белого Дьявола люди обучены слабо, все же вчерашние семинаристы, и еще на подходе к Глубокой он столкнулся с одним из конных красногвардейских отрядов. Вражеские конники смогли его обойти, и отрезали партизанам пути к отступлению. Как итог, отряд кубанца без боя отошел на север, к горе Почтарка, и вчерашние пехотинцы, только несколько дней как взгромоздившиеся на лошадей, догнать его не смогли.

Оторвавшись от преследователей и переночевав в Сибилевском хуторе, отряд Грекова перешел на левый берег реки Глубокая и, не зная, как прошел бой за станцию, решил вернуться к тому месту, откуда должен наступать отряд Чернецова. После полудня он был на северо-восточных высотах, обнаружил свежие стреляные гильзы от орудия и наши следы. Задерживаться возле станции грековцы не стали и пошли вслед за нами, но вскоре услышали шум нашего с голубовцами сражения и заметили вражеские разъезды. Поэтому партизаны затаились в одном из оврагов, которых вокруг предостаточно, и стали ждать наступления темноты. А как только сумерки окутали степь, они пошли на прорыв к Каменской, и напоролись на меня с Чернецовым и окруживших нас голубовских предателей.

Наших преследователей порубали вмиг, но двое все же ушли. Ночь. Степь. Овраги. Спускается легкий мороз. Незнакомая местность и на пути к Каменской полтысячи враждебно настроенных казаков. Где-то впереди отдаленные крики, звучат одиночные выстрелы и мелькают огни, а на железнодорожном полотне справа пыхтит паровоз. Думать особо некогда и Греков повернул своих партизан на восток.

Обходя овраги, мы мчались до четырех часов утра, и оказались неподалеку от станицы Калитвенской, родного поселения полковника Чернецова. К людям не выходим, и останавливаемся на привал километрах в двух от станицы, у тихой речной заводи Северского Донца. Полковника снимают с лошади и кладут на попону. Молоденький фельдшер из отряда Грекова сноровисто разводит костер, ставит рядом котелок с водой и достает иглы для зашивания ран. Пока он готовится к операции, я занят тем, что разминаю затекшие кисти рук нашего командира, и спустя какое-то время он приходит в себя.

- Где отряд? - еле слышно шепчет Чернецов.

- Ушел к Каменской.

- Кто еще с нами?

- Из нашего отряда никого.

- А люди вокруг?

- Греков со своими.

На мгновение полковник замолкает, судорожно сглатывает, и я подношу к его губам предусмотрительно протянутую фельдшером флягу с уже подогретой водой. Полковник делает пару глотков и задает еще один вопрос:

- Где мы?

- В двух километрах от Калитвенской.

- Слева или справа?

- Справа.

- Отлежаться надо... там, на окраине станицы... дом стоит... крыша черепичная... дядька мой живет... он не сдаст и укроет.

Чернецов снова теряет сознание, а я сам себе говорю:

- Понял, командир.

Вскоре фельдшер начинает свою работу, отдирает запекшуюся тряпку, которую я наложил полковнику на рассеченный бок, промывает рану и начинает латать дыру в теле Чернецова. Дело свое он знал хорошо и уже через пятнадцать минут операция в полевых условиях окончена. Так и не пришедшего в себя полковника грузят на закрепленную меж двух коней попону, и я объясняю Грекову, что еще одного перехода командир не выдержит и его необходимо спрятать у людей.

Рассвет уже недалек, время поджимает, и десяток всадников широким наметом вдоль речного берега двинулись к Калитвенской. Дом с черепичной крышей нашли не сразу, солнышко только показывается из-за горизонта и еще не развиднелось. Однако один из партизан все же разглядел жилище Чернецовского родственника и, зайдя с огорода, под лай двух здоровых дворовых псов, которые сидели на цепи, я стучусь в небольшое окошко.

Первое что слышу, звук передергиваемого затвора. Сам хватаюсь за пистолет, потертый «наган», обменянный у грековцев на «маузер», и слышу скрипучий голос:

- Кого там черти принесли?

- Я от Василя.

- Какого Василя?

- Чернецова.

- Ох, ты...

В доме что-то с грохотом падает на пол, открывается входная дверь и на пороге появляется встревоженный пожилой человек в одном нижнем белье, накинутом на плечи полушубке и с коротким кавалерийским карабином в руках.

- Что случилось? – спросил хозяин.

- Ранен Василий, сейчас без сознания, но говорил, что у вас можно пересидеть.

- Он далеко?

- Нет, за огородом.

- Что с огорода зашел, то правильно. Тяни его во флигель, - двоюродный дядька Чернецова, которого, как я позже узнал, звали Ефим, указал на небольшую постройку во дворе.