Василий Сахаров - Вариант Юг

В семнадцать ноль-ноль я доложил Совету Обороны, что дружина к бою готова, винтовки получены, патроны розданы, и люди, пусть не рвутся в бой, но воевать будут. Принимавший доклад Поляков удовлетворенно кивнул, внес мой отряд в список находящихся в резерве подразделений, поздравил с присвоением звания - есаул и определил находиться нам в городских казармах.

Так прошел еще один день, а за ним другой и третий. На окраинах города шли ожесточенные бои, а мой отряд, в котором полным ходом шло обучение будущих бойцов, был не востребован. Со дня на день на реке должен прекратиться ледоход, появится связь с левобережьем и к нам подойдут подкрепления. Поэтому я начинал думать, что находящаяся под моим началом исправительная дружина в ближайшее время в боевые действия не вступит, и участие уклонистов понадобится только во время нашего контрнаступления, которое уже планируется в штабах. Однако настало утро 19-го февраля, и меня вызвали на северный боевой участок.

На НП Слюсарева, которое располагалось в одном из крепких домов на окраине Персиановки, помимо меня находились Чернецов и сам командир 1-го Донского полка. Они разглядывали вражеские позиции в поле, и я присоединился к ним. Первое, что бросается в глаза, облепленный людьми, находящийся всего в полукилометре от поселка вражеский бронепоезд «Смерть капиталу», ведущий огонь по нашим окопам. Почему молчит наша артиллерия, и как так получилось, что враг смог без помех восстановить подорванное железнодорожное полотно и подойти почти вплотную, не ясно, но думаю, командир все объяснит. Поворачиваюсь к Чернецову и спрашиваю:

- Что не так, господин полковник?

- Люди вокруг бронепоезда.

- Вражеская пехота - это понятно. Правда, бестолковая какая-то и разноцветная.

- Там вперемешку с латышами, заложники из Ростова, дети и жены офицеров. Начнем стрелять, неизбежно и подневольных заденем, а этого нам никто не простит. Да и мы сами себе подобного не простим.

- Что требуется от моей дружины?

- На ночь красные оставляют напротив наших позиций батальон пехоты. А бронепоезд под прикрытием заложников отходит на Верхнегрушевский. На полустанке у красных база и там они до утра отдыхают. Пленники в чистом поле, а большевики в эшелонах. Твоя задача этой ночью произвести нападение на Верхнегрушевский, взорвать бронепоезд и уничтожить железнодорожные пути.

- А заложники?

- Как доносят перебежчики из казаков, они от станции метрах в трехстах, в летних загонах на овчарне, и их освобождением займется конница Власова. Удастся твой налет или нет, а людей мы все равно вытащим.

- Помимо Власова еще кто-то будет?

- Команда саперов с подрывными зарядами и две сотни офицеров. Задача твоей дружины пойти вперед и пробить подрывникам путь к бронепоезду.

- С моим личным составом это дело трудное и на полустанке может быть засада.

- Потому и посылаем, кого не сильно жалко, а насчет трудностей, они у всех.

Таким было первое боевое задание «Новочеркасской боевой исправительной дружины». День бойцы отдыхали, а к вечеру выдвинулись к Персиановке. Я вышел перед строем и произнес, как мне показалось, зажигательную речь, смысл которой сводился к тому, что кто отступит, тому не жить, не пулеметы достанут, так красные расстреляют. Закончил же свое выступление словами о том, что девиз: «Победа или смерть!», для исправленцев не пустой звук, а настоящее руководство к действию. Народ на мои слова угрюмо загудел, а один из бойцов даже заплакал. Кажется, это был бывший банкир Феодосий Копушин.

Как только стемнело, в сопровождении охранной полусотни стариков и дальних дозоров конницы Власова, дружина обогнула Персиановку по правому флангу и вышла в зимнюю степь. Бойцы шли не очень хорошо, много непривычных к дальним прогулкам людей, но к полуночи мы все же вышли к Новогрушевскому полустанку.

Рубеж, на котором мы концентрировались для атаки, находился в полутора километрах от расположения противника. Мой отряд добрался почти без потерь, всего семерых бойцов недосчитались. Люди более-менее к бою готовы, и к нам подскакал Власов.

- Костя! - окликнул он меня в темноте. - Черноморец, ты где?

- Чего? - я подошел к нему.

- Мы вражеские секреты сняли, путь тебе открыт. На полустанке пять эшелонов, три с нашей стороны и два с противоположной. Бронепоезд между ними. Мои волчата из разведки подошли почти вплотную, и донесли, что там гулянка идет, баян играет, песни пьяные и самогон рекой.

- С чего бы это?

- Пленные большевики говорят, что товарищ Сиверс сделал товарищу Саблину и его героическим революционным борцам за свободу подарок, прислал сотню свежих баб из ростовских заложников. По-хорошему, мои казаки и сами управятся, заложников освободят и саперов к бронепоезду доведут. Может быть, отведешь своих, а мне офицеров и пулеметы оставишь?

- Нет. Раз так сложилось, что момент для атаки хороший, этим надо воспользоваться и своих бойцов обстрелять.

- Как знаешь, Черноморец, атака через пятнадцать минут.

- Отлично, начинаю выдвигаться.

Сам бой описывать не буду, вполне нормальное ночное боестолкновение, во время которого кругом царит неразбериха, идет суматошная стрельба и кто свой, а кто чужой, разобраться бывает проблематично. Скажу только, что мои бойцы второго сорта с поставленной задачей справились, может быть от страха, но все, что изначально намечалось сделать, они сделали хорошо. После чего, подорвав вражеский бронепоезд и повредив железнодорожные пути, дружина отошла в поле, взяла под охрану триста пятьдесят освобожденных заложников и к утру была в Персиановке.

Здесь, когда уже рассвело, я смог подробно разглядеть людей, которые находились в плену у красных, и зрелище не из приятных, поскольку не было среди них такого, у кого не имелось бы на теле ран. Все это скопище гражданских и еще несколько дней назад, не принимавших никакого участия в Гражданской войне людей, сидело возле развалин какого-то дома и практически не шевелилось. Они ничего не хотели, не плакали, не голосили и не требовали к себе внимания. Просто сидели и тупо ждали команду, которая указала бы им, что они должны делать дальше.

Как можно из разумного существа сделать растение я знал, все же на Кавказе воевал, и сам многие пыточные приемы горцев, курдов и турков мог использовать без угрызений совести. Но все это касалось воинов, людей, профессия которых война, а здесь были совершенно обычные люди. Вот сидит пожилой и абсолютно седой дедушка, может быть, чиновник или профессор. Рядом с ним, в оборванной в хлам одежде молодой парень, скорее всего, студент или кадет. А за ними, спрятавшись за спинами, старушка в платке и душегрейке. Прохожу мимо и, неожиданно для меня, эта пожилая женщина, испуганно выглядывающая из-за плеча «студента», подает голос: