Вячеслав Сизов - Мы из Бреста. Ликвидация

Мне впервые за более чем полгода снился рассвет 22 июня и бой в крепости. Особенно тот момент, когда я стоял под крышей церкви, а вокруг меня в стены впивались осколки и горели перекрытия. Все было как наяву, словно я опять был там, и еще ничего не решено, и история не поменяла свой ход. Я вновь видел неторопливый ход по крепостным аллеям штурмовых групп немцев, захват ими объектов внутри цитадели, бой в храме, нашу атаку на Тереспольские ворота и казармы батальона НКВД, смерть бойцов и друзей, пожары в зданиях и на улице, горящие машины и деревья. Мне казалось, что я сам весь в огне. Горю всеми частицами своей души и тела, плыву и таю в жарком пламени. Мне хотелось вырваться из него, но ничего не получалось, становилось хуже, появилась боль, проникающая в каждую клеточку, и я решил плыть дальше по течению. Это помогло. Потихоньку боль стала спадать, а вместе с ней становились меньше языки пламени. Вскоре на меня пролился дождь, сначала это были отдельные капельки, падавшие на лицо. Я старался ловить их ртом, но смог поймать всего несколько штук. И тут дождь полился как из ведра. Капли попадали на лицо, в рот, тело. Омывали шею, грудь и бедра. Мое тело наконец стало остывать, и я спокойно погрузился в спасительную темноту…

…Море! Мне снилось море, его теплые, ласковые и нежные волны, качающие и убаюкивающие меня. Господи, как же я люблю вот так лежать на волнах. Вечно бы так лежал, подставляя солнцу свое лицо, если бы не одно «но» – мелкие черноморские медузы противно касались тела. Не люблю я их! Так не хочется открывать глаза, но придется…

Вот ведь бред какой-то! Приснится же такое! Какие, к черту, медузы?! Какое море?! Я же в госпитале лежу на лечении по ранению! Но глаза открывать все равно не хотелось, так приятно было ощущать себя на волнах. Эй, мужик, очнись! Это я тебе говорю, товарищ Герой и так далее. Просыпайся давай, хорош подушку мять! Тем более что кто-то довольно грубо меня по кровати таскает. Больно-то как! Господи, что ж вы творите, суки! Больно же! Слава богу, наконец-то все устаканилось и меня оставили в покое. Пробуждение было далеким от самых приятных. Единственным утешением стали прелестные женские серые глаза, внимательно смотревшие на меня. Их бы я узнал из сотен других. Женщина, смотревшая на меня, была ИРОЙ! Вот только мой организм, прикрытый простыней, сработал несколько фривольно – сразу встал в стойку. Да так, что я был вынужден прикрывать его поверх простыни рукой, а то вдруг женщина не так поймет.

– Володя, как вы себя чувствуете? Что-нибудь хотите? Есть, пить хотите?

– Спасибо, есть не хочу, а вот пить очень хочу. Ведро точно бы выпил. Чувствую себя более чем нормально, – стараясь выиграть время и справиться со своей физиологией, ответил я.

Ира встала и пошла к столу у входа, где стояли ведро и кружка, накрытые вафельным полотенцем. Ее ладная фигурка в белом халате просто светилась в лучах солнца. Лучше бы она и не вставала, а то неприлично самому стало! Люди же кругом! Приподняв голову, я осмотрелся вокруг. Нас в палате было двенадцать раненых, практически все либо действительно спали, либо делали вид, что спят или что их происходящее не касается. Принесенная вода была теплой и вкусной. Не отрываясь от кружки, я выпил ее всего в несколько глотков и попросил еще. Только на третьей успокоился. Запасся водой, как верблюд.

– Может быть, сходить за обедом? Вы же, Володя, третий день ничего не ели, – спросила Ира.

Ну ничего себе, трое суток проспать. Вот это я даю!

– Да нет. Я есть, честно, не хочу. Неужели я трое суток проспал?

– Да. Пока вы спали, вам перевязки три раза поменяли. Врачи все удивляются, откуда в вас столько мелких осколков мины, ведь их вроде как все во время операции вынули. Оказалось, что нет. Каждый раз при перевязке несколько штук новых выходили вместе с гноем. Хотя при изучении снимков рентгена ничего не видели. Сегодня первый день, когда ничего не нашли. Раны у вас чистые, уже стали зарастать. Наш хирург Анна Николаевна сказала, что через недельку, если все будет хорошо, можно будет снять повязки с ноги, бедра и руки. Так что выздоравливайте быстрее. Кстати, вы помните про свое обещание – зайти к нам в гости?

– А как же! Я свои обещания помню и стараюсь обязательно выполнять. Особенно такой красивой и обаятельной девушке, как вы. Вот встану на ноги и сразу же первый визит к вам.

– Что ж, буду ждать. Володя, мне надо идти, я, как освобожусь, зайду к вам еще.

– Я тоже буду ждать.

Ирина встала и вышла из палаты.

– Ну ты, старлей, даешь, – донеслось с соседней койки. – Не успел глаза открыть, как саму «Королеву» приворожил, то-то она чуть ли не каждый день к тебе заходит.

– Да нет. Мы просто с ней давно знакомы. Я тут в городе учился, да и сам местный.

– Ты не тушуйся. Мы все понимаем, а если ничего не было, так надо, чтобы было, – поддержал меня хриплый голос с другого края. – Она женщина умная и красивая. Не зря же ее «Королевой» называют, и заметь, не только из-за фамилии.

– Ты, парень, не обращай внимания на этих балаболов, – раздалось от окна. – Им бы только языком почесать. Тебя ведь Вовкой зовут?

– Да.

– Меня Иваном Тимофеевичем кличут. Старший политрук, я из 16-й армии Юго-Западного фронта. Тот, что ближе к тебе лежит, – твой тезка, капитан-танкист Александров Владимир Григорьевич, комбат из 10-й армии Центрального фронта, его под Калугой ранило. Второй – тоже танкист и твой тезка Гавриков Владимир Алексеевич, он с ожогами мается, по ночам порой спать не дает. Этот из-под Сухиничей. Мы здесь неделю как находимся. В один день, но в разное время привезли, да все равно в одной палате разместили. Из всех присутствующих пока только втроем говорить и даже слегка двигаться можем. С остальными тяжело. От них только вскрики и стоны слышим. Мы уж, грешным делом, думали, что и ты еще пару дней молчать будешь, а тут такая радость – еще один говорящий объявился. Вот Вовки и разболтались.

– Мы о тебе от Королевой да от особиста знаем. И что ты здесь учился, и что пограничник, и что вой-ну в Бресте начал, и что по немецким тылам бродил, и что тебя из Минска доставили. В плену был?

– Нет.

– Понятно, значит, партизанил.

Дальнейший разговор касался того, кто где с кем служил, где воевал и что видел и так далее и тому подобное. Обычный треп в больничной мужской палате. Шел он до самого вечера с небольшими перерывами на еду, прием лекарств и гигиену. Поздно вечером ко мне зашла Ирина. Она была так сильно уставшая, что мы даже и не поговорили. Узнав, как у меня дела, она ушла отсыпаться. С ее уходом жизнь в нашей палате уснула до утра.

Так у меня потянулись скучные дни госпитального страдания. Каждый день был похож на предыдущий. Завтрак, утренний туалет, до обеда перевязки, после обеда разговоры, чтение, встречи с представителями организаций и школьниками, пришедшими навестить раненых, ужин и сон. Наша палата оказалась «счастливой»: лежащий в ней народ постепенно приходил в себя и становился на ноги. Через три дня с моих ног, бедра и руки сняли бинты. Я был рад тому, что теперь мог сам передвигаться, а не кататься на носилках. И в туалет все-таки как-то привычнее самому ходить, а не когда тебе помогают. Да и бриться все же привык сам, а не когда моей шеи и лица касаются пусть и нежные, но все же женские пальцы с лезвием в станке.