Вячеслав Сизов - Мы из Бреста. Ликвидация

Санитары положили меня на один из столов, рядышком старушка положила и мои вещи. Один из бойцов их поднял и стал осматривать карманы, выкладывая найденное в них на стол перед лейтенантом, а тот делал записи в журнале. Пожилая медсестра, взяв мои документы, в том числе удостоверение и квадратик, что-то стала диктовать молоденькой. Второй боец стал меня раздевать. Снял валенки, а затем ножницами быстро и ловко срезал с меня всю одежду, оставив голого и в бинтах. Все это проходило быстро и слаженно, словно на конвейере. Боец, что меня раздевал, подошел к лейтенанту и что-то ему прошептал, показывая мои вещи. Тот быстро на меня посмотрел, хмыкнул и вновь уставился на выкладываемые вещи. Меня накрыли простыней и понесли дальше по коридору. Все это без слов, без вопросов ко мне, словно меня и не было.

Принесли в комнату, где мокрой тряпкой с физраствором обмыли и вновь понесли дальше. Следующая остановка была в операционной. Тут положили на клеенку, а она вся ледяная и влажная! Чуть не замерз! Хирургом оказалась пожилая женщина, одетая в белый халат и клеенчатый фартук. Лицо ее было скрыто марлевой повязкой, только одни глаза светились от света электрических ламп. Медсестра связала мне руки под операционным столом, наложила эфирную маску на лицо и стала снимать бинты.

– Ну, что тут у нас? – сказала врач и начала копаться в ране. – А что на вас надето было, когда ранило?

– Полушубок, куртка х/б, свитер, тельняшка, исподнее, – перечислил я.

– Больно будет – орите, у нас тут все так делают, можете даже матом ругаться, мы привыкшие, – на удивление нежным и грудным голосом продолжила она. – За день чего только не наслушаешься от вашего брата вместо благодарности.

Эфир на меня практически не действовал, так, совсем чуток. Хоть я и сдерживался, но все равно было больно, да еще как! Пару раз не выдержал, дал волю чувствам. Уж очень чувствительно врач по ране в районе грудной клетки прошлась. Вроде после мата даже полегчало и отпустило. Слышу металлический звон, это хирург в таз осколки мины бросает. Звон от их падения, как от колокольчиков: дзинь-динь, а заодно с ними и другой звук раздавался: шмяк-бряк – от кусочков одежды, занесенных осколками.

Сколько она со мной возилась, не знаю. Счет времени на десятом осколке потерял. Потом она раной на плече занялась, очистив ее, сделала мне гипсовую рубашку с дырой, там, где рана. Дальше я провалился в темноту…

Очнулся от того, что все тело вновь словно ударило током. Ноги и левая рука дернулись в конвульсии. В комнате, где я находился, было темно. На улице стояла ночь, но яркая и большая луна через высокие и широкие окна заливала комнату и стоящие в ней ряды кроватей своим серебряным светом. Лунный свет падал и на мою кровать, я словно купался и парил в нем. Ночную тишину нарушали лишь стоны и хрипы, доносившиеся с соседних кроватей. Страшно хотелось пить и еще справить естественные надобности. У меня двигалась только левая рука, спина застыла, словно деревянная, повернуться было невозможно. Перстень светил темно-серым цветом. Шуметь, когда отдыхают остальные, вообще-то неприлично, а сделать «дело» было крайне необходимо. Только вот как? Кнопки вызова медперсонала тут не было, а под себя делать стыдно. Хоть я голый и довольно циничный и лежу на клеенке, тем не менее не хотелось делать под себя и лежать в дерьме. А как достать «утку», не представлял. Спасло положение появление в дверях пожилой санитарки с ведром в руках. Подняв руку, я стал усиленно махать ею, стараясь привлечь к себе внимание. Женщина увидела мои позывы и подошла.

– Чего тебе, милок? «Утку», что ли?

– Ее, и попить бы.

– «Утку» тебе сейчас дам, а вот с попить придется подождать. Потерпи чуток. Врач как освободится, так скажет, можно тебе пить или нет.

Привычно разместив под меня «утку» и дождавшись, когда я сделаю «дела», она принесла тарелочку с водой и кусочек ваты. Макая вату в воду, она мочила мои губы, а мне казалось, что я пью самую вкусную на свете воду. С этой мыслью я вновь ушел в темноту.

Проснулся, когда на дворе уже вовсю светило солнце. Только теперь удалось рассмотреть, где я оказался. Это был обычный учебный класс с сохранившейся доской и столом у входа. В комнате находилось порядка двух десятков кроватей с ранеными. Те же дюжие санитары, что вчера таскали меня в операционную, выносили из комнаты носилки с закрытым простыней телом. Весело тут, однако! Я, кстати, излишеством одежды не щеголял – лежал в одних бинтах, прикрытый сверху видавшей виды застиранной простыней. Вскоре пришла очередная санитарка, изучившая потребности пришедшего в себя народа. Лежать было скучно, разговаривать не с кем, спать совершенно не хотелось, раны почти не тревожили. Кормить не кормили, да и не хотелось, а вот пить – это да! Ведро бы точно выпил, но приходилось обходиться лишь слегка смоченными ваткой с теплой водой губами. Пока лежал, санитары вынесли из комнаты еще двоих, а потом пришли за мной. Слава богу, на перевязку.

В операционной врач снова чистила раны и водила магнитом над ними, потом ковырялась в теле и снова водила магнитом. Боли почти не было, я даже улыбался, и было бешеное желание попеть. Но сдержался и даже не ругался, чтобы не мешать врачу. Кстати, наркоз мне в этот раз не дали, жадины! Операция почему-то длилась очень долго. Опять был звон от осколков. Сколько же их во мне?! Опять была куча бинтов на теле, шее и бедре. Но, в отличие от вчерашнего дня, я не уснул и даже спросил у врача, можно ли мне пить воду. Разрешили! Господи, с каким же удовольствием ухандокал стакан воды, а затем еще один. Больше не дали, но я и этому был очень рад, а то пожар внутри меня разгорался все сильнее. Потом санитары меня понесли на второй этаж и почему-то вместо палаты занесли в перевязочную. Тут находились уже знакомый мне лейтенант и пожилой старшина, сидевший за столом. Санитары, поставив носилки на кушетку, вышли, оставив нас соображать на троих. То, что лейтенант «молчи-молчи», было понятно. Я это еще вчера срисовал, когда он мои документы изучал, но лезть вперед батьки в пекло не стал, зачем, пусть сам начнет. Мало ли что они накопали, вдруг я во сне чего наговорил, скажем, на немецком языке признался, что шпион, или инопланетное чудовище, или вселенец в чужое тело. Ведь за такое точняк в психушку отправят.

– Здравствуйте. Как вы себя чувствуете? Говорить можете? – спросил лейтенант.

– Могу.

– Назовите себя.

– Старший лейтенант ГБ Седов Владимир Николаевич, командир батальона ОМСБОН НКВД. До последнего времени исполнял обязанности командира Брестской отдельной штурмовой бригады НКВД, действовавшей в составе Минской группы войск. Лейтенант, давайте не будем попусту тратить время и играть в шпионские игрища. Насколько я понимаю, вы представитель нашего наркомата здесь. У вас на руках мое удостоверение личности. Надеюсь, вы его уже пробили и вам подтвердили, что я – это я. Кроме того, моя личность вами установлена через медсестру госпиталя, которая знает меня еще с довоенной поры. Разве не так? Или ответ из ОМСБОНа и наркомата еще не пришел?