Ральф Питерс - Красная Армия

Чибисов отправился на последнюю проверку — проконтролировать расход топлива.

Никто не хотел прикасаться к телу. Солдаты стояли вокруг трупа под моросящим дождем и просто смотрели. Капли дождя, отражаясь в свете фонаря, текли в открытые раскосые глаза и открытый рот. Прапорщик Бибулов, руководивший загрузкой транспортно-заряжающих машин, пытался вспомнить имя солдата. Он помнил, что парень был таджиком, но азиатские имена были для него столь чуждыми, что никак не могли удержаться в голове. Парень попал в армию, не говоря по-русски, за исключением нескольких наиболее необходимых слов. Все попытки коллектива научить его говорить пропали даром. Он делал, что прикажут, когда понимал, делал как все, когда не понимал, а в остальное время тихо ждал команды, словно собака. Бибулову иногда казалось, что он просто выключил мозг, чтобы пережить эти два года с минимальным личным участием. Он безропотно выполнял все, дожидаясь, когда вернется в свой далекий дом. Теперь он был мертв, хотя война еще даже не началась.

Бибулов считал, что война действительно будет, и будет очень скоро. Но пока была лишь изматывающая перевозка грузов дождливой ночью. Орудия еще не начали расстреливать подвозимые снаряды. Однако один солдат уже был мертв. Глупо, как будто судьба не могла подождать несколько часов, ну пускай день. Бибулов покачал головой, пытаясь решить, что он будет делать, чтобы было поменьше проблем.

Так или иначе, что-то бы случилось. Не это, так что-то еще. Смерть не в то время и не в том месте вполне укладывалось в мировоззрение Бибулова. Что же еще можно было ожидать от всего этого?

Да и чего тут вообще ждать, когда и без того уставшие солдаты должны были грузить в машины мокрые от дождя тяжеленные ящики со снарядами вручную, без элементарной техники? Бибулову казалось, что ничего не изменилось за последние сто, а может быть и тысячу лет. Да, конечно, были грузовики. Большие грузовики бригады материально-технического обеспечения исправно везли тонны грузов с передовой базы снабжения на перевалочный пункт в расположении дивизии. А затем мокрые и неудобные ящики вручную вытаскивались из кузова и волоклись по грязи на склад или в меньшие грузовики артиллерийского полка. Грузовики были хороши. Но между загруженными и пустыми машинами лежала вечность, в которой по-прежнему доминировала живая сила.

Бибулов, стоя в безопасности в приглушенном свете, беспомощно смотрел, как ящик начал скользить. Все началось с того, что у одного из уставших солдат дрогнуло плечо. Затем ящик подался вперед, и ребята, отчаянно пытающиеся его перехватить, свалились в кучу. В кульминации этой короткой драмы, таджик оказался снизу всех, придавленный и ящиком и остальными. К тому времени, как они сумели сдвинуть ящик в сторону, он уже был мертв.

Бибулов пытался понять, что ему делать. Капли дождя стекали по задней части шеи. Какое значение смерть этого парня имела сейчас? Если бы это были учения, это было бы ЧП и все бы было приостановлено. Но события давно перестали быть учениями. Он понял неизбежность войны несколько дней назад, когда офицеры службы тыла вдруг перестали требовать росписи в складских документах. Бибулов понятия не имел, что случилось, и это его коробило. А темпы перевозок увеличились за последние несколько дней до совершенно бесчеловечных.

Бибулов понял, что хотя смерть этого парня, несомненно, важна для кого-то и где-то, здесь и сейчас она не имеет никакого значения. Груз должен быть доставлен.

Он смотрел вниз, отдавая последний долг своей совести. Труп казался маленькой, нелепой, плохо одетой куклой. Квадратное азиатское лицо блестело в свете фонаря, как будто вместо дождя оно покрылось воском.

— Уберите его — приказал Бибулов. — Мы теряем время.

Солдаты мялись, ожидая, что кто-то другой возьмется за это дело. Бибулов повысил голос.

— Я сказал, уберите его, козлы. Бегом.

Всегда будет так, утешал себя Бибулов. Большие люди принимают решение. А тебе ничего не остается, кроме как подчинятся и надеяться, что это не тебя вдавит в грязь упавшим ящиком.

Шилко резко проснулся от осторожного прикосновения к плечу.

— Уже началось? — спросил он, ощущая дезориентацию.

Прежде, чем капитан Ромилинский успел ответить, Шилко сообразил, что пока все шло своим чередом, и его орудия еще не вели огонь. Единственными звуками, которые он слышал, был стук капель дождя по крыше его машины и далекий шум движущегося транспорта, непрекращающийся последние несколько дней. Дождь словно окутал местность завесой тишины. Дивизион был готов. И ждал.

— Хорошо выспались, товарищ командир? — Спросил Ромилинский. Шилко нравился начальник штаба его дивизиона. Ромилинский был удивительно серьезным, отличавшимся высочайшей культурой офицером. И для него не было ничего хорошего в том, что его назначили в дивизион, командир которого не летел вверх по служебной лестнице как ракета. Подполковник Шилко был самым старым командиром дивизиона в артиллерийской бригаде большой мощности, а возможно, и во всей второй гвардейской танковой армии. Он, вообще-то, был старше нового командира бригады. Но если Ромилинский и ощущал разочарование от своего места службы, он никак этого не показывал. Капитан был хорошим человеком и хорошим офицером. Шилко хотелось, чтобы его дочери вышли замуж за таких, как он.

— Выспался, Василий Родионович? — Сказал Шилко, разминая затекшее тело и мобилизуя остатки юмора. — Да, спал как крестьянин, когда барин не видит. Который час?

— Два часа ровно.

Шилко кивнул.

— Вы как всегда пунктуальны, Василий Родионович. Но не стоит стоять под дождем. Идите внутрь. Я сейчас присоединюсь к вам.

Ромилинский отдал честь и побежал в сторону пункта управления артиллерийским огнем. Шилко пытался размяться, испытывая желание стать моложе, или хотя бы иметь молодое тело. Опять болели почки. Он поспал несколько часов, но это был вязкий, тяжелый сон, после которого хотелось спать еще больше.

Подготовка к войне исчерпала силы большей части солдат и офицеров. Что же будет, когда война наконец-то начнется?

Несмотря на долгий срок службы, Шилко никогда не был в бою. Вместо него в Афганистан попал его сын, который отправился туда младшим лейтенантом сразу после училища, а вернулся через четыре месяца без карьеры и без ног. Шилко ощущал себя виноватым, как будто он умышленно увильнул от обязанностей, чтобы вместо него отправили сына, хотя это, конечно, не соответствовало действительности. Увидеть сына в госпитале, с приколотыми к пижаме медалью «За боевые заслуги» и орденом Красной Звезды и одеялом, заснеженной степью покрывавшим пустую нижнюю часть кровати, было самым болезненным опытом в его жизни.