Гилберт Честертон - Золотая коллекция классического детектива (сборник)

В этот миг вторая дверь комнаты, выходящая на площадку, отворилась, и вошел Ноэль, как всегда бледный, но невозмутимый и спокойный. Его появление подействовало на умирающую, как удар электрическим током. Она задрожала всем телом, глаза ее расширились, и, поднявшись с подушек, простирая руки к Ноэлю, она громко закричала:

– Убийца!

Конвульсивно дернувшись, она рухнула на постель. К ней подбежали, но она была мертва. Воцарилось глубокое молчание. Величие смерти и ужас, который она внушает, таковы, что перед нею склоняют головы даже самые сильные духом, даже скептики. На миг умолкают страсти и корысть. Мы невольно сосредоточиваемся, когда в нашем присутствии испускает последний вздох один из наших ближних. Впрочем, все присутствующие были до глубины души взволнованы сценой предсмертной исповеди, горячечной и горестной. Но слово «убийца», последнее слово, произнесенное г-жой Жерди, никого не удивило. Все, кроме сестры, знали о страшном обвинении, тяготеющем над Альбером. Несчастная мать бросила свое проклятье ему.

Ноэль выглядел глубоко опечаленным. Встав на колени у кровати той, что заменила ему мать, он схватил ее руки, приник к ним губами и простонал:

– Она мертва! Мертва!

Преклонив рядом с ним колени, монахиня и священник читали заупокойные молитвы. Они молили Бога быть милостивым к душе усопшей и упокоить ее в мире. Просили дать немножко счастья на небесах той, что столько выстрадала в земной юдоли.

Граф де Коммарен сидел, откинувшись на спинку кресла, голова его бессильно поникла, а лицо осунулось и было бледней, чем у покойной, которая когда-то была его возлюбленной, красавицей Валери. Около графа хлопотали Клер и доктор. Им пришлось распустить ему галстук и расстегнуть воротничок сорочки: он задыхался.

С помощью старого солдата, чьи покрасневшие глаза говорили о сдерживаемом горе, кресло графа перенесли к приоткрытому окну, чтобы он мог вдохнуть свежего воздуха. Три дня назад эта сцена убила бы его. Но теперь его сердце затвердело от горя, как твердеют от работы ладони.

– Слезы спасут его, – шепнул на ухо Клер доктор.

И вправду, г-н де Коммарен понемножку пришел в себя, и вместе с ясностью рассудка к нему вернулась способность страдать. Следом за подавленностью приходит сильнейшее духовное потрясение; кажется, будто природа накапливает силы, чтобы можно было вынести несчастье; поначалу его не ощущаешь со всей остротой и только позже начинаешь осознавать всю его огромность и глубину.

Взгляд графа остановился на кровати, где лежало тело Валери. Это все, что осталось от нее. Душа ее, нежная и преданная душа отлетела. О, чего бы он не отдал, чтобы Бог даровал этой несчастной женщине всего день, нет, час жизни! С каким раскаянием он бросился бы к ее ногам, чтобы вымолить прощение, чтобы сказать, как ненавистна ему теперь его былая жестокость. Сказать, что не понял ее безграничной любви. Зачем из-за одних лишь сплетен и домыслов, даже не подумав поговорить, объясниться, он с холодным презрением отступился от нее? Зачем не повидался с нею? А ведь тогда ему не пришлось бы двадцать лет кряду терзаться мыслью, что Альбер, быть может, не сын ему. И жил бы он не в угрюмом одиночестве, а спокойно и счастливо. И тут ему припомнилась смерть графини. Она тоже любила его и потому умерла. Он не понимал их обеих и этим убил. Пришел час искупления, и он не мог сказать: «Господи, слишком огромна кара твоя!» И какая кара! Столько несчастий за пять дней!

– Да, – прошептал граф, – она это предсказывала. Почему я ее не послушался?

Брат г-жи Жерди пожалел старика, на которого свалилось столько горя. Он протянул ему руку и сказал:

– Господин де Коммарен, моя сестра давно уже простила вас, если она вообще когда-нибудь на вас сердилась. Сегодня вас прощаю и я.

– Благодарю вас, сударь, благодарю, – пробормотал граф и вздохнул: – Великий Боже, какая смерть!

– Да, – тихо промолвила Клер, – она умерла с мыслью, что ее сын – убийца. И мы не успели ее разубедить.

– Но нужно хотя бы, чтобы ее сын получил свободу и смог отдать ей последний долг, – решительно произнес граф. – Ноэль!

Адвокат стоял рядом и все слышал.

– Отец, я обещал вам спасти его, – сказал он.

Мадемуазель д’Арланж в первый раз взглянула в лицо Ноэлю, их взгляды встретились, и девушка не смогла сдержать гримасу отвращения, которая не ускользнула от адвоката.

– Альбер уже спасен, – надменно сообщила она. – Мы требуем только одного: чтобы правосудие действовало побыстрее и немедленно вернуло Альберу свободу. Судебный следователь уже знает правду.

– Правду? – переспросил адвокат.

– Да. В ночь убийства Альбер был у меня, со мной.

Ноэль изумленно воззрился на нее: столь необычное признание, услышанное без всяких объяснений из девичьих уст, могло поразить кого угодно.

– Сударь, я – мадемуазель Клер д’Арланж.

Г-н де Коммарен коротко пересказал все, что узнал от Клер. Когда он закончил, Ноэль сказал:

– Вы видите, сударь, в каком я положении. Завтра…

– Завтра! – с негодованием прервал его граф. – Вы хотите, как я понял, ждать до завтра! Долг чести велит действовать сейчас же, немедля. Для вас лучшее средство почтить эту несчастную женщину – не молиться за нее, а освободить ее сына.

Ноэль склонился в поклоне.

– Вы приказали, сударь, я подчиняюсь. Сегодня вечером у вас в особняке я буду иметь честь дать вам отчет о предпринятых мною шагах. Возможно, мне удастся привезти к вам Альбера.

Сказав это, он в последний раз поцеловал покойную и вышел. Вскоре после него ушли граф и мадемуазель д’Арланж. Брат г-жи Жерди отправился в мэрию сделать заявление о смерти и выполнить необходимые формальности.

Монахиня осталась одна поджидать священника, которого пообещал прислать кюре для ночного бдения над трупом. Она не испытывала ни страха, ни волнения: ей уже столько раз приходилось встречаться со смертью. Помолившись, она встала с колен и принялась хлопотать в комнате, убирая ее так, как положено, когда больной испустит последний вздох. Она уничтожила все следы болезни, спрятала пузырьки и баночки, пожгла сахару, накрыла белой салфеткой стол у изголовья кровати и поставила на него зажженные свечи, распятие, чашу со святой водой и веточкой освященного букса.

Взволнованный и озабоченный признаниями мадемуазель д’Арланж, г-н Дабюрон поднимался по лестнице, ведущей на галерею следователей, и вдруг столкнулся с папашей Табаре. Обрадовавшись, он окликнул его:

– Господин Табаре!

Но сыщик, весь вид которого свидетельствовал о крайнем волнении, отнюдь не был расположен останавливаться и терять время.

– Извините, сударь, – с поклоном отвечал он, – меня ждут.