Гилберт Честертон - Золотая коллекция классического детектива (сборник)

Бедный сыщик, терзаемый беспокойством, вертелся и сучил ногами в своей коляске.

Какая мука знать, что всего одно слово отделяет тебя от разгадки ужасной тайны, и из-за прихоти какой-то распутницы не иметь возможности его услышать! Папаше Табаре смертельно хотелось броситься следом за ней, схватить ее за руку и крикнуть:

– Возвращайся домой, негодяйка, возвращайся скорее! Что тебе тут делать? Неужели ты не знаешь, что твоего любовника, человека, которого ты разорила, подозревают в убийстве? Возвращайся же, и я добьюсь от тебя правды, узнаю, виновен он или нет. А уж это-то ты мне скажешь, и сама не заметишь. Я расставил тебе силки, в которые ты угодишь. Только возвращайся, неведение меня убивает!

Наконец она собралась домой. Голубая карета покатила дальше, проехала по Монмартру, свернула на Провансальскую улицу, высадила очаровательную пассажирку и была такова.

– Она живет здесь, – со вздохом облегчения пробормотал папаша Табаре.

Он вылез из коляски, вручил кучеру два луидора и, приказав ему обождать, устремился за молодой женщиной.

«Хозяину терпения не занимать, – подумал кучер, – но и дамочку голыми руками не возьмешь».

Папаша Табаре отворил дверь привратницкой.

– Как зовут даму, что сейчас приехала? – спросил он.

Привратник, судя по всему, отнюдь не расположен был отвечать.

– Так как же ее зовут? – настаивал старый сыщик.

Голос его звучал так резко и повелительно, что привратник дрогнул.

– Мадам Жюльетта Шаффур, – отвечал он.

– Какой этаж?

– Третий, дверь прямо.

Минуту спустя сыщик был в гостиной мадам Жюльетты. Горничная сказала ему, что мадам переодевается и сейчас к нему выйдет.

Папашу Табаре поразила роскошь гостиной. Однако в этой роскоши не было ничего вызывающего, бьющего в глаза, ничего, что свидетельствовало бы о дурном вкусе. Трудно было поверить, что эта квартира содержанки. Но наш сыщик, во многом понимавший толк, заметил, что обстановка комнаты весьма недешева. Безделушки на камине – и те стоят никак не меньше двадцати тысяч франков. «Клержо не преувеличил», – подумал он.

Его размышления прервало появление Жюльетты. Она сняла платье и накинула просторный черный пеньюар с отделкой из вишневого атласа. Ее роскошные волосы, слегка растрепавшиеся по вине шляпки, прядями ниспадали на шею и завивались кольцами за очаровательными ушками. Папаша Табаре был ослеплен. Безумства Ноэля стали ему понятны.

– Вы желаете побеседовать со мной, сударь? – спросила она, грациозно изогнув стан.

– Сударыня, – ответствовал папаша Табаре, – я друг Ноэля, лучший его друг, смею сказать, и…

– Потрудитесь присесть, сударь, – перебила его молодая женщина.

Сама она расположилась на канапе, и ножка ее принялась поигрывать туфелькой тех же цветов, что пеньюар. Сыщик уселся в кресло.

– Я пришел, сударыня, – начал он, – по важному делу. Ваш визит к господину Жерди…

– Как! – удивилась Жюльетта. – Он уже знает, что я к нему приезжала? Ловко! У него отменная полиция.

– Дорогое дитя… – отеческим тоном начал Табаре.

– А, знаю, сударь, сейчас вы начнете меня бранить. Вас об этом попросил Ноэль. Он запретил мне его навещать, но я не удержалась. Это же тоска иметь такого любовника: не человек, а ребус, ничего о нем не известно, какая-то головоломка в черном фраке и белом галстуке, мрачное загадочное создание.

– Вы поступили опрометчиво.

– Почему? Потому, что он женится? Зачем же он не скажет об этом прямо?

– А если это не так?

– Это так. Так он сказал старому мерзавцу Клержо, а тот передал мне. В любом случае он что-то затеял: вот уже месяц, как он сам не свой, – я его просто не узнаю.

Прежде всего папаше Табаре хотелось выяснить, не обеспечил ли себе Ноэль алиби на тот вторник, когда произошло преступление. По его мнению, это был главный вопрос. Если да – Ноэль, несомненно, преступник. Если нет – вполне возможно, он ни в чем не замешан. На этот счет мадам Жюльетта могла, как ему казалось, дать исчерпывающий ответ. Поэтому он заранее приготовился и расставил свои немудреные силки. Развязность молодой женщины несколько сбивала его с толку, однако он продолжал, надеясь на счастливый поворот беседы:

– А вы бы стали мешать женитьбе Ноэля?

– Его женитьбе! – воскликнула Жюльетта, прыснув со смеху. – Ах, он бедняжка! Если я единственное препятствие, то дело его в шляпе. Пусть себе женится, я больше слышать о нем не хочу.

– Так вы его не любите? – спросил сыщик, несколько удивленный ее дружелюбной откровенностью.

– Послушайте, сударь, я очень его любила, но всему на свете приходит конец. Последние четыре года я веду невыносимую жизнь. Это я-то, любительница повеселиться! Если Ноэль меня не оставит, я сама дам ему отставку. У меня уже сил нет, поверьте, сознавать, что мой любовник стыдится меня и презирает.

– Непохоже, красавица моя, чтобы он вас презирал, – возразил папаша Табаре, обводя гостиную многозначительным взглядом.

– Вы хотите сказать, – отвечала она, поднявшись с кушетки, – что он много на меня тратит. Это правда. Он утверждает, что разорился ради меня; возможно, так оно и есть. Но какое мне дело? Я не вымогательница, так и знайте. По мне, лучше бы он меньше тратил на меня, но больше со мной считался. Все мои сумасбродства – от злости да от безделья. Господин Жерди обращается со мной, как с девкой, я и веду себя, как девка. Мы квиты.

– Вы сами знаете, он вас обожает.

– Он-то? Говорю вам, он меня стыдится. Вы первый из его друзей, с которым я разговариваю. Спросите у него, выезжал ли он куда-нибудь со мной! Можно подумать, мое общество для него унизительно. Да вот хотя бы в прошлый вторник мы с ним отправились в театр. Он взял целую ложу. Вы полагаете, он сидел там со мной? Как бы не так. Голубок изволил упорхнуть, и больше я его в тот вечер не видела.

– Как! И вам пришлось возвращаться домой в одиночестве?

– Нет. Около полуночи, к концу спектакля, голубок пожаловал обратно. Мы собирались поехать на маскарад в Оперу и там поужинать. Да, это было забавно! На балу голубок не решился ни откинуть капюшон, ни снять маску. А за ужином мне пришлось делать вид, что мы едва знакомы: там, видите ли, были его друзья.

Вот вам и алиби, заготовленное на всякий случай. Запальчивость мешала Жюльетте заметить состояние папаши Табаре, иначе она бы наверняка прикусила язык. Сыщик побледнел, он дрожал как лист.

– Подумаешь, – с нечеловеческим усилием проговорил он, – неужели такая малость испортила вам веселье за ужином?

– Веселье! – передернув плечами, повторила молодая женщина. – Плохо вы знаете своего друга! Если когда-нибудь пригласите его на обед, не позволяйте ему пить. От вина он становится весел, как похороны по третьему разряду. После второй бутылки он был пьян в стельку, так пьян, что потерял все свои вещи: пальто, зонт, портмоне, мундштук…