Виктор Строгальщиков - Край

Дякин толкнул его в предплечье:

— Смотри, Махит зовёт.

Над кубанкой призывно качалась рука; Лузгин показал в себя пальцем, Махит кивнул. Он стоял уже в первом ряду, и Лузгину пришлось протискиваться, показывая телекамеру в ответ на окрики и хмурые взгляды. У командирских спин толчея была плотнее, но Махит, заметив приближение Лузгина, просунул руку и буквально выдернул его в свободное пространство. Рядом с Махитом стоял невысокий мужчина лет тридцати, в кудрявой чёрной шапке, с полным широким лицом и властными до безразличия глазами. Махит что-то сказал ему на ухо, и человек взглянул на Лузгина, кивнул ему в знак разрешения, потом, поразмыслив секунду, протянул ладонь с оттопыренным большим пальцем.

— Аллах акбар, — сказал человек в чёрной шапке.

— Воистину акбар, — сказал Лузгин, пожимая ему руку.

Он вспомнил, как они хихикали с коллегами, готовя к печати ооновский релиз, рекомендовавший русскоязычному населению весьма политкорректный, на взгляд заграничных спецов, и умиротворяющий досыл к типовому мусульманскому посылу. Но только сейчас он на самом себе проверил весь унизительный идиотизм ооновской придумки и трусовато озаботился, услышал ли его старлей Елагин и видел ли, как русский журналист пожимает пятерню бандиту. Он заставил себя посмотреть на Елагина: тот стоял, заложив руки за спину, и выковыривал носком армейского ботинка серую щепку из серой земли. Потехин глядел по-t верх голов и переминался с ноги на ногу, и только Храмов пристально смотрел на Лузгина, но в его взгляде не было вопроса. На скуле Храмова темнел большой кровоподтёк. Ударили прикладом, предположил Лузгин и тихо спросил у Махита, что ему здесь делать с телекамерой. Снимать, ’ сказал Махит. Всё подряд? — спросил Лузгин. Зачем, сказал Махит, у вас всего одна кассета, снимайте монтажно, как сюжет о митинге. Лузгин был крайне удивлён, но не стал переспрашивать, откуда Махиту известны такие слова.

В руках у человека в чёрной шапке появился мегафон, по виду милицейский. Пока человек приглядывался к громкоговорителю, Лузгин полушёпотом спросил у Махита, кто же это такой. Махит ответил, и Лузгин непроизвольно ощутил давно забытый вкус профессиональной репортёрской удачи: ещё ни одному журналисту не удалось заснять, а тем более взять интервью у бригадного генерала Гарибова. Такую плёнку, подумал он, Си-эн-эн купила бы за бешеные бабки.

Он вышел чуть вперёд, повернулся лицом к генералу и начал снимать. Панорама места действия уже была на плёнке, поэтому он снял в стык средний план генерала и его окружения, потом крупно — лицо Гарибова, чуть сбоку, чтобы мегафон не заслонял губ говорившего; как перебивка — три фигуры на фоне бронетранспортёра, общий план внимающей толпы боевиков, затем крупнее — только лица, нужна была реакция слушателей: насупленные брови пожилого, восторг и обожание в глазах вооружённого мальчишки, суровое достоинство солдата на лицах людей средних лет… Лузгин почти не слушал, о чём по-русски говорил Гарибов, при монтажном видеосюжете речь была не важна, и ещё он надеялся, что после митинга запишет с генералом эксклюзивный синхрон, так что плёночку бы надо экономить. Он заснял три коротких портретных плана солдат, стоящих возле «бэтэра», и снова только Храмов посмотрел ему в глаза сквозь объектив. Нужен был ещё хороший завершающий кадр, лучше бы откуда-нибудь сверху, и он почти бегом приблизился к бронетранспортёру и вскарабкался на него, зажав в зубах ремешок телекамеры. Утвердившись на башне, Лузгин общим планом слева направо спанорамировал митинг, зафиксировал кадр на группе командиров у крыльца, сосчитал про себя до пяти и тронул рычажок трансфокатора, плавно приподнимая камеру — так, чтобы в конце наплыва во весь экран показать шевелящийся флаг со скрещенными саблями. Снято, сказал себе Лузгин и лихо спрыгнул с бронетранспортёра. Он приземлился рядом со старлеем и чуть не рухнул мордой вниз — забыл, дурачина, что не тридцать и даже не сорок, ноги слабеют, а брюхо растёт, но Елагин успел прихватить его за плечо пуховика. Лузгин машинально пробормотал: «Спасибо» — и направился к Махиту, кивком головы обозначив, что уже закончил.

— Снимайте дальше, — тихо приказал ему Махит.

— Да снято всё, — ответил Лузгин. — Нормальный сюжет получился.

— Я сказал: снимайте!

— А интервью?

— Снимай!

— Как скажете, — Лузгин пожал плечами.

Он опять вскинул камеру к лицу и стал делать вид, что снимает. На профессиональном жаргоне операторов это называлось «крутить американку». Давным-давно, ещё в эпоху больших киноплёночных камер, таким приёмом пользовались при съёмках второстепенных сюжетов, когда требовались пять коротких планов и не больше, киноплёнка была на вес золота, но не хотелось обижать «объект», для которого визит телегруппы был ярчайшим событием всей жизни, а потому набивший руку оператор, отсняв необходимое, подолгу танцевал вокруг «объекта», тарахтя пустой кассетой кинокамеры, пока тот не натешится общим вниманием и не выдавит на-гора кодовую фразу: «Прошу к столу». Вот и сейчас Лузгин водил камерой в разные стороны, в основном разглядывая лица, как в бинокль. Он нашёл того молодого, что обозвал его собакой — щербатое неумное лицо и гнилые зубы вкривь и вкось; Лузгин не удержался и нажал кнопку пуска, запечатлев на плёнке это непривлекательное зрелище — такая вот репортёрская месть. Потом он развернулся и стал рассматривать Гарибова.

Тот говорил по-русски почти без акцента: по слухам, был афганец, из северных, закончил «кадетку» в Екатеринбурге и общевойсковое в Перми, вяло дрался с талибами под знаменем Дустума, во времена глобальной южной заварухи ушёл с полком в Таджикистан и там исчез из виду, а прошлым летом, по оперативным данным, командовал полномасштабным наступлением под Ишимом и лично водил накурившихся «духов» в лобовые дикие атаки. Никто не знал Гарибова в лицо, говорили, что он ярый правоверный и не разрешает себя фотографировать или снимать на видео. Разглядывая полное лицо и непроницаемые тусклые глаза, Лузгин подумал: мне ведь могут не поверить, что я заснял неуловимого Гарибова. Поди-ка докажи, что этот мужичонка и есть гроза и ужас зоны, объект бесплодных поисков спецназа и ненависти местных партизан. Был слух, что ранен в руку, левую, и там теперь прилажен дорогущий импортный протез, но вот же держит в левой руке мегафон, и непохоже, что она искусственная. А может быть, что и не генерал Гарибов вовсе: Махит заправил ему лакомую «дезу», зачем-то нужно это бандюгам, а ежели нужно, то Лузгина отпустят после митинга, ведь должен кто-то — лучше автор, это убедительнее — Доставить кассету в Тюмень, Москву и далее. Красиво говорит, мерзавец, отметил про себя Лузгин, прислушиваясь к металлическим словам из мегафона. Витиевато слишком, по-восточному цветасто, однако не откажешь в эмоциональной убедительности и даже в некой логике, в чувстве собственной правоты.