Валерий Залотуха - Великий поход за освобождение Индии

— Будет тебе мавзолей.

ТЕПЕРЬ, КОГДА МЫ ЗНАЕМ ВСЁ, РАЗГОВОРЫ О ТОМ, УБИРАТЬ ЛИ ЛЕНИНА ИЗ МАВЗОЛЕЯ И УБИРАТЬ ЛИ САМ МАВЗОЛЕЙ, СТАНОВЯТСЯ ЛИШНИМИ И ДАЖЕ СМЕШНЫМИ. ПРАХ ЛЕНИНА ДАВНО РАСТВОРИЛСЯ В ВОДАХ ГАНГА. ЧТО ЖЕ КАСАЕТСЯ ШИШКИНА, ЧЕЛОВЕКА В ВЫСШЕЙ СТЕПЕНИ ЖАЛКОГО И НИКЧЕМНОГО, ТО, НАМ КАЖЕТСЯ, ЕГО НАДО ОСТАВИТЬ ТАМ, ГДЕ ОН ЛЕЖИТ. ОСТАВИТЬ КАК ПАРАДОКС ИСТОРИИ, А ПОТОМ, ЭТО БЫЛА ЕГО ИДЕЯ, И ОН ТАК ЭТОГО ЖЕЛАЛ! И МАВЗОЛЕЙ, КОНЕЧНО, СЛЕДУЕТ ОСТАВИТЬ КАК ПАМЯТНИК ЧУЖИМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ СЛАБОСТЯМ И НАШЕМУ ВЕЛИКОДУШИЮ. НО, РАЗУМЕЕТСЯ, ФАМИЛИЮ НА ФРОНТОНЕ ПРИДЕТСЯ СМЕНИТЬ: “ШИШКИН”.

Круглое лицо мальчика-индийца с глазами, полными страха и решимости этот страх преодолеть, было обращено к красной круглой луне. Во всем Мертвом городе, кроме них двоих, никого сейчас не было. Мальчик достал из-за пазухи что-то завернутое в тряпку, развернул, и страх и решимость в его взгляде сменились ненавистью. Это был эфес Новиковой шашки, сломанной в поединке с князем Ахмад Саид-ханом, отцом этого мальчика. Орден Боевого Красного Знамени кроваво расплывался в неверном лунном свете.

Мальчик бросил эфес в яму, зажег воткнутую в землю благовонную палочку, встал на колени, сложил ладони у подбородка и заговорил высоким и дрожащим детским голоском:

— О, айсуры! Приведите сюда того, кто убил моего отца! Я отрежу ему уши! Я выколю ему глаза! Я отрублю ему голову! Я вырву его сердце!

Коромандельский берег.

Точная дата не установлена.

Только спустя несколько месяцев после смерти Владимира Ильича Иван нашел наших.

Красноармейский лагерь — палатки и шалаши — расположился частью прямо на берегу Бенгальского залива, частью в джунглях.

Лошадь шла шагом. Иван смотрел по сторонам удивленно и радостно, как бывает, когда возвращаешься к родным после долгой отлучки. Ивана не узнавали, но и он пока не мог никого узнать. На песчаном пляже красноармейцы играли в какую-то странную игру, пиная ногами резиновый шар и бегая за ним кучей.

— Овсай! — кричал один непонятное слово.

— А я говорю — корнер! — возражал другой еще более непонятно.

Иван привязал лошадь к пальме и направился к большой штабной палатке. Мимо шел красноармеец в буденовке, но босой, и вместо галифе на нем была длинная голубая шелковая юбка. Оттопырив мизинец, красноармеец кушал банан, покачивая при ходьбе бедрами. Иван узнал его и окликнул:

— Фомин!

Тот тоже узнал комдива.

— Чего, Иван Васильевич? — удивленно спросил он.

— Ты чего это вырядился?

— Обносились, Иван Васильевич, надо же в чем-то ходить, — обиженно ответил Фомин и пошел, вихляя задницей, дальше.

Иван озадаченно смотрел ему вслед, решительно ничего не понимая. И вдруг кто-то чуть не сбил его с ног. Это был Брускин.

— Григорь Наумыч! — обрадованно воскликнул Новик и развел руки для крепкого мужского объятия.

— Добрый день, товарищ Новиков, — поприветствовал его Брускин так, будто они вчера расстались.

Руки у Ивана опустились.

— Постойте, постойте, Иван Васильевич... — Брускин наморщил лоб, вспоминая. — Ведь вы из Москвы?

— А откуда же? — обиженно и зло ответил Иван.

— Простите. Я тут совсем закрутился. — Брускин обнял Новика. — Ну как там бабушка?

— Бабушка?.. Да ничего бабушка... — Обида все еще не оставляла Ивана.

Глаза Брускина загорелись.

— Фрукты кушала?

— Еще как. Аж за ушами трещало.

— Ну какая она, расскажите! — спрашивал по-детски нетерпеливо комиссар.

— Да бабуля как бабуля, крупная такая, веселая, все сидит, семечки лузгает...

Глаза Брускина стали гаснуть. Новик заметил это и стал чесать затылок, размышляя.

— Это, может быть, соседка, тетя Дуся? — с надеждой спросил Брускин.

— Ну да, соседка! — обрадовался подсказке Иван. — А твоя... худенькая такая, седенькая... — Глянул повнимательней на Брускина и прибавил: — Носатенькая...

Брускин счастливо улыбнулся.

— Да, я вылитый бабушка, это все говорили.

Новик облегченно вздохнул и спросил прямо, глядя на комиссара с сомнением:

— Григорь Наумович, вы тут что, бетеля обожрались?

— Да нет, скорее климат... и вообще... как-то все не так... и не туда, — ответил Брускин, сам не зная ответа. — Идемте скорей! Товарищ Шведов совсем запутался.

В большой командирской палатке стоял индийский трофейный столик с гнутыми ножками, а на столике стоял или сидел Шведов. Понять это было невозможно, как невозможно было понять, где начинаются и где кончаются руки и ноги начштаба. Шведов действительно запутался и молча и страдальчески смотрел перед собой.

— Это ёха [24], — озабоченно объяснил Брускин. — У нас ею многие стали увлекаться...

— А зачем ты-то, Артем? — спросил Новик, закуривая.

— Курить хотел бросить, — объяснил Шведов.

— Сейчас я тебя распутаю, — пообещал Иван и с силой потянул руку Шведова.

— О-ой, Иван, не надо! — заорал начштаба. — Лучше дай затянуться.

Новик сунул Шведову в рот цигарку, и тот с наслаждением запыхал.

— А где Наталья? — спросил Новик.

— Загорает Таличка, — ответил Брускин деловито и нежно.

— Чего? — тихо спросил Новик.

— Принимает солнечные ванны, — объяснил комиссар. — Да! Вы ведь не в курсе. Мы с ней теперь муж и жена!

Иван молчал, не двигался, каменел лицом, наливался изнутри неудержимой яростью не к кому-то конкретно, а вообще.

— Не горячись, Иван, — попросил запутавшийся Шведов и сплюнул потухшую цигарку.

Но Новик взревел, выхватил из ножен саблю и стал крушить все вокруг. Он исполосовал палаточную ткань в лапшу и вышел наружу. Вслед ему смотрели испуганный Брускин и распутавшийся Шведов.

Иван ломился сам не зная куда сквозь густой кустарник, рубил его налево и направо и вдруг остановился и прислушался. Наталья пела:

На песке у самой воды стояла Наталья, бесстыже голая, как маленькая девочка, для которой стыда еще нет. Уперев руки в бока и прогнувшись в спине, она подставила вечернему растущему солнцу свой беременный живот. Он был чудовищно огромен, определенно больше солнца, а сверху еще лежали две большущие ее груди, чего у солнца вообще не было. Иван потрясенно смотрел на эту новую красоту Натальи и долго не мог отвести взгляда. Но все же сделал усилие, отвернулся и прокричал срывающимся голосом:

— Наталья! Это я, Иван! Прикройся!

— Иванушка! — закричала Наталья и побежала навстречу, раскрыв объятия, и Иван зажмурился, чтобы не ослепнуть.

В платье, сшитом из трех или четырех старых гимнастерок, Наталья сидела у воды, сцепив руки и положив их на колени. Иван лежал рядом на боку, курил, смотрел на нее, новую, чистую, какую-то просветленно-красивую.