Валерий Залотуха - Великий поход за освобождение Индии

Наталья вошла под живой навес баньяна и, удивленно и укоризненно глядя то на Брускина, то на Ивана, пошла к ним. Иван тоже заметил ее и замолчал.

— Ну нельзя же так, товарищи! У нас все-таки закрытое партсобрание! — возмутился кто-то из старых партийцев.

— Что тебе, Таличка? — стараясь быть как можно более ласковым, обратился к ней Брускин.

Но она не ответила и остановилась.

— ...Потом пошел на империалистическую, а за что воевал — не понимал... — вновь забубнил Иван.

— Что же вы?! — заговорила вдруг Наталья, вскинув брови, детским голоском, с детской интонацией, укоризненной и капризной. — А причащаться кто будет? Я вас жду-жду, а вы не идете.

— Хорошо, Таличка, хорошо, — боясь расстроить ее, ласково пообещал Брускин. — Подожди немного — мы скоро...

Наталья шла впереди широким шагом, держа в опущенной руке гремящую цепь и помахивая ею, как кадилом. Брускин и Иван шли сзади.

— Ну как, вы уже почувствовали? — негромко, но очень заинтересованно спросил Брускин.

Иван выглядел усталым и озабоченным.

— Чего? — не понял он.

— Уже почувствовали себя большевиком? — допытывался комиссар.

Иван прислушался к себе и кивнул. И тут же посмотрел на Наталью и нахмурился.

— Не могу я это выносить!

На лице Брускина вновь появилось страдальческое выражение.

— Что делать, Иван Васильевич, что делать... Вы знаете, с моей бабушкой было нечто подобное, когда папу отправили в пожизненную каторгу, а мама умерла... И ничего, прошло... Главное — терпеть и не расстраивать ее. И все образуется, я уверен!

Они часто спотыкались, потому что весь берег был в каких-то ямках. Наталья оглянулась и нахмурила бровки. Брускин и Иван прибавили шагу.

На ровном, разглаженном песке было нарисовано основание церкви: притвор, средняя, — а камнями были обозначены алтарь, солея, амвон. На защитном пулеметном щитке был устроен иконостас: иконками служили маленькие фотографии красноармейцев.

Наталья встала на камушек амвона и спросила нетерпеливо:

— Ну? Что же вы не заходите?

Брускин быстро перекрестился, поклонился и “вошел”.

— А ты, Ваня?

Иван вздохнул и сделал то же самое, но на глазах Натальи мгновенно выступили слезы.

— Где же ты идешь, тут же стена! — воскликнула она дрожащим голосом.

Иван еще раз вздохнул, неумело перекрестился и “вошел” там, где был обозначен вход.

Они стояли перед Натальей опустив головы, как прихожане перед священником. Наталья улыбалась.

— Гриша! — воскликнула она удивленно. — А где же мой крест? Ты же обещал...

— Сейчас, Таличка, сейчас.

Брускин осторожно, чтобы не сломать, вытащил из-за пазухи осьмиконечный крест, сделанный из связанных нитками пластин пальмового листа. Наталья просияла от счастливого восторга.

— Ты хороший, Гриша, я тебя за это первого причащать стану. Целуй крест.

Брускин наклонился и поцеловал.

— И ручку! — неожиданно по-женски кокетливо-капризно потребовала Наталья.

Брускин чмокнул тыльную сторону ее ладони. Иван безмолвно повторил те же действия.

— Слава тебе, Боже! Слава тебе, Боже! Слава тебе, Бо-оже! — звонко и весело пропела Наталья, наклонилась и взяла в одну руку кружку с морской водой, а в другую слепленную из мокрого песка “просфорку”.

— Причащается раб Божий Гриша-анька! — объявила Наталья и дала Брускину откусить от “просфорки” и запить водой.

— Причащается раб Божий Ива-анушка!

На скулах Ивана катнулись желваки, но он сделал то же. Песок застрял в усах Новика, и он скрытно сплевывал его.

А детские глаза Натальи так и сияли счастьем интересной и удавшейся игры.

— А молитву Господню ты, Ваня, сегодня выучил?

Иван не слышал. Брускин толкнул его локтем.

— Молитву! — шепотом напомнил он. — “Отче наш, иже еси на небесех...”

— “Отче наш, иже еси на небесех...” — все больше мрачнея, стал повторять Новик.

— “Да святится имя Твое”, — подсказывал Брускин, умоляюще и смятенно глядя на Ивана.

Новик молчал.

— Ну что же вы, Иван Васильевич! — шептал Брускин. — Вместе ведь учили! “Да святится имя Твое...”

Наталья часто-часто моргала.

— “Да святится имя Твое”, — глухо пробубнил Иван и вдруг заорал, не выдержав: — Не могу больше! — И быстро пошел прочь, наступив сапогом на “престол” и шагнув сквозь стену Натальиного храма.

— А-а-а-а! — по-детски громко и звонко заревела она за его спиной.

— Ну что же вы, Иван Васильевич! — сам чуть не плача, воскликнул Брускин.

— Ты плохой, Ваня, плохой! — кричала, захлебываясь в рыданиях, Наталья. — Ты моего деточку в землю спрятал, а место не показываешь! А я вот его найду, он тебя побьет!

И, упав на колени, продолжая реветь, Наталья стала по-звериному рыть в песке ямку.

— Таличка! Та-а-личка! — кричал вдалеке Брускин, бегая по берегу.

Иван присел на камень, стал развязывать забинтованный палец.

— Таличка! — передразнил он. — Сидит твоя Таличка где-нибудь в кустах, смеется над нами.

Иван сплюнул в сторону и вдруг увидел торчащий из песка указательный палец руки, словно зовущий его к себе. Иван растерянно посмотрел на свой забинтованный палец и кинулся туда, упал на колени, стал разгребать песок.

Наталья закопала себя неглубоко. Ее открытые глаза и улыбающийся рот были забиты песком. На груди лежал брускинский крест.

— Та-аличка! Та-аличка! — кричал вдалеке Брускин.

Стянув с головы буденовку, Иван поднялся, скорбно и тупо глядя на Наталью. Но его голова стала инстинктивно втягиваться, когда в воздухе знакомо зазвучал вой приближающегося снаряда. Через мгновение донесся хлопок орудийного выстрела. А еще через мгновение снаряд мощно взорвался где-то посреди лагеря. Там заржали, заметались лошади, заметались, закричали люди.

Иван взглянул на море. Сюда двигался корабль, и из дула его носового орудия вырвался огонь нового выстрела. Иван перевел взгляд на Наталью.

— Прости, Наталья, если что не так... — тихо сказал он.

Новый взрыв взметнулся в лагере, а с другой стороны длинными слитными очередями стали бить английские скорострельные пулеметы.

Иван опустился на колени и стал торопливо закапывать Наталью.

В ТОТ ДЕНЬ АНГЛИЧАНЕ НАЧАЛИ ЖЕСТКУЮ КАРАТЕЛЬНУЮ ОПЕРАЦИЮ ПО ЛИКВИДАЦИИ НАШИХ В ИНДИИ.

Они забились в глубь тропических джунглей, восхитительно прекрасных, если смотреть на них снаружи, и темных, мрачных, тягостных внутри. Иван сидел на толстом стволе поваленного дерева. Он размотал свой указательный палец и внимательно его рассматривал. Палец не только словно распух, но и стал длиннее остальных, огрубел и почернел, на его тыльной стороне торчали черные звериные щетинки, а вместо ногтя вырос длинный и острый черный коготь. Иван пошевелил своим новым пальцем и посмотрел по сторонам. Вблизи никого не было. Правда, к нему шел Брускин, разговаривающий сам с собой на ходу, но он был еще далеко. Иван вытащил саблю, положил на ствол ладонь с вытянутым новым пальцем и резко рубанул. Поморщившись и даже качнувшись от боли, Иван коротко взглянул на валяющийся обрубок, подошвой сапога вдавил его поглубже в мягкую, влажную землю и плюнул сверху.