Олег Авраменко - Принц Галлии (др. вар.)

Филипп горько вздохнул.

— Почему, — проговорил он, обращаясь к самому себе, — ну, почему они не умерли вместе с их матерью? Почему они живут и позорят нашу семью? Это несправедливо!.. Нечестно!.. — Он снова встал. — Где та девушка?

— На хозяйственном дворе, монсеньор, — ответил Монтини. — Если, конечно… — Он умолк, поскольку Филипп уже бежал по аллее прочь от фонтана.

Монтини задумчиво глядел ему вслед и качал головой. Он был не по годам умным и смышленым парнем, к тому же тщеславным и сверх меры честолюбивым. Его отец, в недавнем прошлом бакалавр,* служивший в свите графа Блуаского, а теперь — владелец жалкого клочка земли в Русильоне, полученного им в наследство от дальнего родственника, вполне довольствовался своим нынешним положением, чего нельзя было сказать о его сыне Этьене. Монтини считал вопиющей несправедливостью, что он родился в семье, находившейся в самом низу иерархической лестницы, и подчас его снедала зависть к тем, кто волею случая оказался выше него, хотя по своим способностям далеко не всегда и не во всем его превосходил. Однако в данный момент Этьен не завидовал Филиппу и не хотел быть на его месте…

Тем временем Филипп миновал арочный проход в правом крыле здания герцогского дворца, свернул немного влево и через минуту очутился на широком подворье, примыкавшем к хозяйственным постройкам замка. Как всегда в такую пору, там было шумно и многолюдно, но обычного оживления Филипп не обнаружил — лица у слуг были мрачные, а взгляды хмурые.

— Где девушка? — громко и чуть визгливо спросил Филипп, оставив без внимания почтительные приветствия в свой адрес.

— Ее только что забрали, ваше высочество, — сказал один из надзирателей, указывая древком хлыста в противоположных конец двора, где через распахнутые ворота выезжала повозка в сопровождении нескольких вооруженных всадников. — Надеюсь… То есть боюсь, монсеньор, что на сей раз ваш брат попал в серьезную переделку.

Филипп поднялся на цыпочки и посмотрел в том же направлении, поверх голов присутствовавших. Он не узнал всадников со спины, но цвета их одежд были ему хорошо знакомы.

«Только не это! — в отчаянии подумал Филипп, цепенея от ужаса. — Господи, только не это!..»

Несколько секунд он стоял неподвижно, затем стряхнул с себя оцепенение и изо всех ног бросился к воротам, отталкивая по пути не успевших уступить ему дорогу слуг.

Услышав позади себя шум, всадники, сопровождавшие повозку, оглянулись и придержали лошадей; остановилась также и повозка. Филипп подбежал к ней и увидел, что тело девушки полностью накрыто двумя широкими плащами, из-под которых выбивались наружу лишь небольшая прядь темно-каштановых волос. На какое-то мгновение он замер в нерешительности, моля всех святых и нечистых, чтобы его страшная догадка оказалась неверной, и, наконец, откинул край плаща.

Он знал эту девушку. Конечно же, знал…

Красивое смуглое личико, юное, почти детское, всегда такое веселое, улыбчивое и жизнерадостное, теперь было бледным и неподвижным, точно маска; на нем застыло выражение боли, скорби, тоски за утраченной жизнью и какого-то неземного облегчения. А на левом виске запекшаяся кровь — очевидно, именно туда пришелся роковой удар, лишивший ее жизни…

— Нет! Нет! — надрывно закричал Филипп. — Боже мой, нет!

Подчиняясь внезапному импульсу, он бросился прочь от повозки, вновь отталкивая оказавшихся у него на пути слуг. Очертя голову, он бежал во дворец. Теперь он знал, что ему делать.

Филипп рыскал по всему дворцу в поисках Гийома, пока не встретил его в одном из коридоров. Увидев младшего брата, который, сжав кулаки и гневно сверкая глазами, стремительно мчался к нему, Гийом попытался было скрыться в ближайшем лестничном переходе. Однако Филипп настиг его раньше и жутким, зловещим, леденящим душу голосом выкрикнул:

— Настал твой смертный час, ублюдок! — С этими словами он налетел на него… (мы бы сказали: как коршун, будь Гийом хоть немного похож на ягненка). — Вот, скотина, получай!

Гийом был на десять лет старше Филиппа, на голову выше и в полтора раза тяжелее его, но Филипп имел перед ним преимущество в быстроте, ловкости и изворотливости. Молниеносным движением он нанес ему удар кулаком в челюсть, затем, высоко выбросив ногу, пнул его в пах. Не успел Гийом согнуться, как на него обрушилось еще два удара — ребром ладони в шею, чуть повыше ключицы, и по почкам. В следующий момент Филипп мастерским приемом сбил его с ног и, решив, что этого достаточно, выхватил из ножен кинжал, намереваясь заколоть своего старшего и самого ненавистного брата как свинью.

Сбежавшиеся на шум драки стражники не вмешивались. Они не питали симпатии к Гийому, поэтому, не сговариваясь, решили ничего не предпринимать, пока перевес на стороне Филиппа. Однако в любой момент, едва лишь удача улыбнется Гийому, они готовы были немедленно разнять драчунов.

Понимая это и видя, что Филипп без шуток собирается убить его, Гийом резко вскочил на ноги. С неожиданной ловкостью он увернулся от кинжала и что было мочи, вложив в этот удар весь свой вес, толкнул Филиппа к лестнице в надежде, что он не удержится на ногах, покатится вниз по ступеням и, чего доброго, свернет себе шею.

Филипп в самом деле споткнулся, но, к счастью, на ровном месте, не долетев до крутой лестницы. Однако при этом он сильно ударился головой о каменный пол, глаза ему ослепила яркая вспышка, затем свет в его глазах помер, из носа хлынула кровь, и он погрузился в небытие.

Стражники вовремя оттащили Гийома, кинувшегося было добивать бесчувственного Филиппа…

Филипп приходил в сознание медленно и мучительно. Иногда мрак, поглотивший его разум, частично рассеивался, и он слышал какие-то голоса, но смысл произносимых слов ускользал от его понимания. Он не знал, кто он такой, и что значит «лихорадка», которая (что делает?) «проходит». А что такое «Бог», которому (что?) «слава»? И «Филипп» — что означает это слово, столь часто произносимое разными голосами?.. Обилие вопросов, на которые помраченный рассудок позабыл ответы, приводило его в панику и вновь ввергало в мрак небытия.

Лишь на четвертый день осунувшийся и разбитый Филипп, наконец, очнулся. Некоторое время он лежал в полной темноте, пока не додумался раскрыть глаза. Это была еще не мысль, а скорее осознание того факта, что он способен думать, а значит существует.

В комнате царили сумерки, но это не помешало Филиппу узнать свою спальню. С трудом повернув голову и застонав от острой боли, которая будто раскалывала его череп на части, обнаружил, что окна зашторены, а по краям тяжелых штор из плотной красной ткани слабо пробивается свет. Значит, там, снаружи, сейчас день.

«Нужно раздвинуть шторы», — была первая его связная мысль, и в то же самое время его губы произнесли первые осмысленные слова: