Олег Авраменко - Принц Галлии (др. вар.)

Бланка смутилась. Ее коробило от таких разговоров, и она предпочла бы уклониться от ответа, однако опасалась, что в таком случае Маргарита обрушит на нее град насмешек по поводу ее «неприличной стыдливости».

— Ну… в общем… Был один, дон Педро де Хара, прости Господи его грешную душу.

— Он что, умер?

— Да. Филипп убил его на дуэли.

— За что?

— Ну… Дон Педро попытался… это… поухаживать за Филиппом. А он вызвал его на дуэль.

— За эти самые ухаживания?

— Мм… да.

— Какая жестокость! — отозвался Рикард. — Мало того, что дон Педро страдал из-за своих дурных наклонностей, так он еще и поплатился за это своей жизнью.

Бланка смерила Рикарда испепеляющим взглядом.

— Прекратите язвить, кузен! — резко произнесла она. — Прежде всего, Филипп понятия не имел о дурных наклонностях дона Педро, а его… его ухаживания он расценил как насмешку над своей внешностью. Это во-первых. А во-вторых, вас ничуть не трогает горькая участь незадачливого дона Педро де Хары; вы преследуете вполне определенную цель — очернить кузена Аквитанского в глазах Маргариты.

— Ладно, оставим это, — примирительно сказала наваррская принцесса. — Тебе, Рикард, следует быть осторожным в выражениях, когда речь идет о кумире Бланки…

— Кузина!.. — в замешательстве произнесла Бланка.

— А ты, дорогуша, не лицемерь, — отмахнулась Маргарита. — Не пытайся убедить меня в том, что Красавчик уже разонравился тебе… Да, кстати, он нравится не только тебе. Матильда, как ты находишь Филиппа Аквитанского?

Девушка с трудом оторвала взгляд от портрета и в растерянности захлопала ресницами.

— Простите?.. Ах, да… Он очень красивый, сударыня.

— И совсем не похож на девчонку?

— Нет, сударыня. Он похож на Тристана.

— На Тристана? — рассмеялась Маргарита. — Чем же он похож на Тристана?

— Ну… Он красивый, добрый, мужественный…

— Мужественный? — скептически переспросила наваррская принцесса.

— Да, сударыня. Госпожа Бланка как-то говорила мне, что дон Филипп Аквитанский считается одним из лучших рыцарей Кастилии.

— А по его виду этого не скажешь.

— Тем не менее, это так, — заметила Бланка. — Филипп часто побеждал на турнирах, которые устраивал мой отец.

— И, небось, чаще всего тогда, — усмехнулась Маргарита, — когда королевой любви и красоты на турнире была ты… Ах да! Ты знаешь, что мой папочка пригласил его быть одним из рыцарей-зачинщиков турнира по случаю дня моего рождения?

— Что-то такое я слышала.

— И это симптоматично. Похоже, отец намерен превратить праздничный турнир в состязание претендентов на мою руку. Уже доподлинно известно, что как минимум четыре зачинщика из семи будут мои женихи.

— Аж четыре?

— Да. Пятым, по-видимому, станет твой муженек — как ни как, он первый принц крови, а еще два места папуля, очевидно, приберег для Рикарда и кузена Арагонского — а вдруг и они изъявят желание преломить копья в мою честь… Гм, в чем я позволю себе усомниться.

Рикард покраснел. Он никогда не принимал участия в турнирах, так как от природы был физически слаб — что, впрочем, нисколько не мешало ему быть пылким любовником.

— Один из тех четырех, как я понимаю, Филипп Аквитанский, — пришла на помощь Рикарду Бланка. — Второй граф Оска. А еще двое?

— Представь себе, — сказала Маргарита. — Будет Эрик Датский.

— Тот самый бродячий принц?

— Да, тот самый.

— Прошу прощения, сударыни, — вмешалась в их разговор Матильда. — Но почему его называют бродячим принцем?

— Потому что он постоянно бродит по свету, то бишь странствует. Странствует и воюет. Кузен Эрик — шестой сын датского короля, на родине ему ничего не светит, вот он и шатается по всему миру в поисках какой-нибудь бесхозной короны. Недавно его погнали в шею с Балкан, так что теперь он решил попытать счастья на Пиренеях.

— А четвертый кто? — спросила Бланка. — Случайно, не Тибальд Шампанский?

Маргарита усмехнулась.

— Он самый. Моя безответная любовь.

— Как так? Ведь он влюблен в тебя.

— Это я имела в виду. Он любит меня — а я не отвечаю ему взаимностью.

— В таком случае ты неправильно выразилась, — заметила Бланка. — Это ты его безответная любовь.

Маргарита пожала плечами.

— Какая разница! — сказала она. — И вообще, не придирайся к словам. Ты сама не больно хорошо говоришь по-галльски.

— Зато правильно.

— А вы знаете, сударыня, — вновь вмешалась Матильда, обращаясь к Бланке. — В прошлом году госпожа Маргарита послала господину Тибальду…

— Замолчи! — резко перебила ее Маргарита; щеки ее заалели. — Что послала, то послала. Он сам напросился.

— А в чем, собственно, дело? — поинтересовалась Бланка.

— Да ни в чем. Просто граф Шампанский — настырный тип. Четыре года назад он совершал паломничество к мощам Святого Иакова Компостельского, чтобы помолиться за выздоровление своей жены, и, естественно, проездом побывал в Памплоне. Тогда-то мы с ним и познакомились. И представь себе: на второй день он признался мне в любви — а в это самое время его жена была при смерти. Он, наверное, здорово обрадовался, когда вернулся домой и узнал, что она умерла.

— Не суди опрометчиво, кузина. Откуда тебе известно, что он обрадовался?

— А оттуда! Потому что спустя два месяца он попросил у отца моей руки. Когда же я отказала ему, он принялся терроризировать меня длиннющими письмами в стихах. У меня уже скопилось целое собрание его сочинений. Ума не приложу, что мне делать с этим ворохом бумаги.

— Вели переплести их в тома, — посоветовала Бланка. — Это сделает честь твоей библиотеке. Тибальд де Труа, несмотря на все его недостатки, выдающийся поэт.

— Может быть, может быть, — не стала возражать Маргарита. — Правда, ваш Руис де Монтихо ни во что его не ставит.

Бланка пренебрежительно фыркнула.

— Тоже мне авторитет нашла! Его просто снедает зависть к таланту дона Тибальда. По мне, Руис де Монтихо — несерьезный поэт.

— А граф Шампанский, по-твоему, серьезный? Да более легкомысленного человека я еще не встречала!

— С ним лично я не знакома, — ответила Бланка, — поэтому не берусь судить, какой он человек. Но поэт он серьезный, даже гениальный. Хотя я не считаю себя большим знатоком поэзии, все же осмелюсь предположить, что потомки поставят Тибальда де Труа на одну доску с такими видными фигурами в литературе, как Вергилий, Гораций или Петрарка.

Слова «доска» и «фигуры» вызвали у Маргариты странную цепочку ассоциаций. В отличие от Бланки, страстной любительницы шахмат, наваррская принцесса терпеть не могла эту игру — за шахматной доской она откровенно скучала, и ее клонило ко сну. Вслед за словом «сон» в ее голове завертелось слово «постель», повлекшее за собой приятные мысли о том, чем люди занимаются в постели помимо того, что спят.