Анатолий Дроздов - Рыцари плащаницы

Дервиш, обувшись, не спеша, доел баранину, вытер пальцы о свою рубаху, затем аккуратно сложил лепешки в полотняную суму, висевшую у него через плечо. Но не ушел. Оперся руками на посох и опустил на них голову. Задремал. Пирующие, забыв о нем, вновь зашумели, поднимая оловянные чаши с красным вином.

— Когда возьмем Тир, Абдулла? — спросил Али, сыто срыгивая воздух. — Сколько можно осаждать? Второй раз приступаем!

— Не возьмем, — вздохнул Абдулла.

— За полгода Несравненному сдались десятки городов и крепостей! Аскалон, Акка, Сидон, Бейрут, Джебайл… Они падали нам в руки, как финики с пальм!

— Крепости было некому защищать. Франков из гарнизонов убили под Хаттином или взяли в плен. Почти никого не осталось. В Тир успел приплыть из-за моря франкский атабек Конрад с войском. Он укрепил город и зажег сердца жителей отвагой. Сам Тир, да поразит его Аллах! это город шайтана, который никогда не сдается на милость нападающих, франки всегда укрывались в нем от превратностей судьбы. Жизнь мусульман там легка и спокойна, поэтому они не помогают нам, как в других городах. В городе только двое ворот: одни с моря, другие с суши. Морской вход стерегут две грозные башни и цепь, а сухопутные ворота защищают три укрепления с башнями. Как мы до сих пор брали города? Выбирали ровное место, саперы под охраной войска доставали камни из стены, заменяя их бревнами. Потом разжигали костер, бревна прогорали — и стена падала! Так мы захватили Эль-Кудс, святой город, которые франки называют Иерусалим. Но к стенам Тира не подойти! Мы несколько раз приступали, но только уносили своих убитых и раненых…

— Несравненный снимает осаду?

— Пока стоит. Но войско недовольно. Мамлюки устали — многие полгода в походе, одежда на людях прохудилась, плохо с едой. Когда эмир послал меня поручением в Аскалон, все завидовали. Этого у них нет! — Абдулла повел рукой над скатертью, уставленной блюдами.

— Зато добыча богатая! Золото, серебро, кони, оружие…

— Добычу проедаем. Подвоз припасов плохой, все дорого…

— Не прибедняйся! — со смехом воскликнул один из пирующих. — Угощаешь хорошо.

— Для друзей не жалко! — усмехнулся Абдулла. — Ешьте, пейте! Случись франкская стрела или дротик, в раю не подадут.

— Там будут гурии! И райский сад!

— Никто из живущих не видел гурий, — вздохнул Абдулла. — И некому рассказать, чтоб мы обрадовались.

— Слава Аллаху, что Несравненный тебя не слышит! — воскликнул Али. — Султан строг в вере.

— Молится пять раз в день, не пьет вина, соблюдает посты, — подтвердил Абдулла. — За это, говорят, Аллах и дарует ему победы. Но я думаю, что одних молитв мало. Несравненный необыкновенно умен, хитер и отважен. Армянскому курду из незнатного рода страшно и помыслить стать султаном, а Юсуф стал. За что я преклоняюсь перед ним больше, чем за ревность к вере.

— Ты смеешь называть его Юсуфом?

— Я звал его так, как тебя зову, Али. Было время… Двадцать лет тому Юсуф взял меня в войско, мне было шестнадцать…

Абдулла прикрыл глаза и начал рассказывать. Подвыпившие друзья внимали ему, будто слышали это впервые. Даже духанщик застыл в углу, забыв о хлопотах. Всем хотелось услышать историю невиданного возвышения курдского мальчика, отец которого был крещен как Иов в армянской церкви, затем стал Айюбом-мусульманином и подарил миру сына, прославившего истинную веру.

Дервиш неслышно поднялся и побрел прочь. Никто не остановил его в воротах: прежняя стража сменилась, а новая едва удостоила его равнодушным взглядом. Дервиш выбрел на дорогу и пошел на восток, ступая по песку крепкими подошвами подаренных сапог. Стены и башни Аскалона постепенно исчезали вдали; и, чем дальше они становились, тем тверже становился шаг нищего. Когда последние очертания города скрылись вдали, дервиш сунул свою палку под мышку и зашагал свободно и широко. Он миновал виноградники, высаженные на склонах холмов взамен уничтоженных франками при взятии Аскалона тридцать лет тому, вступил в рощу молодых олив, раскинувших свои цепкие ветви по обеим сторонам узкой дороги. Здесь дервиш прошел совсем немного. Двое оборванцев в лохмотьях, но с мечами за поясами, выскользнули из-за деревьев и преградили ему путь.

— Что у тебя в суме, старик? — грозно спросил разбойник с рябым лицом, кладя руку на рукоять меча. Рябой говорил на смеси французского, латыни и арабского, обычной для жителей Леванта.

Дервиш молча снял с плеча суму и протянул ее второму грабителю, совсем еще юному, с румянцем на щеках. Рябой забрал суму у товарища, запустил в нее грязную лапу и с радостным возгласом извлек две лепешки. Оба разбойника тут же набросились на еду, не обращая внимания на дервиша. Тот не воспользовался удобным моментом, и остался стоять, с любопытством наблюдая как оборванцы жадно расправляются с его подаянием.

Лепешки исчезли почти мгновенно. Рябой на всякий случай пошарил в пустой суме и с вздохом швырнул ее на дорогу. Окинул внимательным взглядом продолжавшего стоять дервиша.

— Сапоги на нем крепкие, — сказал удивленно. — А ну, сымай!

— Зачем они тебе? — вступился молодой. — Оставь старику! Еду у него отобрали…

— Сарацины опять подадут! — возразил рябой. — А нам кто? Сапоги где-нибудь на хлеб сменяем. Одна лепешка — это не еда, я б еще десять съел. Сымай, я сказал!

Дервиш, опираясь на посох, стащил сапог сначала с правой ноги, затем — с левой. Рябой, не дожидаясь, пока ему их подадут, подскочил, поднял с земли и стал придирчиво рассматривать.

— Давно голодаете? — вдруг спросил дервиш у юноши. Голос у него теперь был сильный и звучный. Молодой.

— С тех пор, как султан Аскалон взял, — вздохнул оборванец. — Убежали от плена, теперь скитаемся. Может, лучше было в плен? Хоть бы кормили…

— И били! — буркнул рябой, поднимая с дороги суму и засовывая в нее сапоги. — Продали б нас генуэзцам или венецианцам, те посадили б на цепь в галере; ворочал бы веслом, пока не сдох!

— Зато в сытости… — вновь вздохнул румяный разбойник.

— На службу идите! — предложил дервиш. — Такие храбрые воины…

— Кто сейчас нанимает на службу? — хмыкнул рябой. — Бароны убиты или разбежались, воины не нужны никому.

— А Саладину?

— В мамлюки? Лучше на галеру… Там, когда ветер в паруса, отдохнуть можно. Христиан, которые веру сарацин приняли, султан впереди войска ставит, чтоб кровью преданность Аллаху доказали. Глядишь — и ты в их раю, где вина тебе никто не нальет, потому как нельзя. Ну их! Да еще обрезают спереди… — рябой хрипло засмеялся.

— Так вы долго не протянете, — сказал дервиш. — Нарветесь на мамлюков…

— Значит, будет галера! — беззаботно отмахнулся рябой.

— Иди мне служить! — вдруг сказал дервиш.