Александр Башибузук - Страна Арманьяк. Корсар.

— Эмир, яви милость, сначала выслушай его… — капудан отступил в сторону и пропустил ко мне отца Земфиры.

Лицо Гассана ибн Зульфикара, казалось полностью бесстрастным и было похоже каменную маску. О пережитом горе напоминали, только влажные дорожки от слез на изрезанном морщинами лице.

— Благородный эмир… — он запнулся, но выправился и заговорил громко и ровно. — В первую очередь, я хотел бы поблагодарить тебя за спасение мой дочери…

— Старик… — я вытащил из ножен эспаду и встал. — Мое время бесценно, остерегись тратить его зря. Ты называешь чудовищную ложь и черное лицемерие, благодарностью? Ну что же, пусть так… Но терпение мое не безгранично, поспеши…

— Видит Господь, в моих словах не было лжи… — сириец покачнулся, охранники капудана стоявшие у него по бокам, схватили его за руки, но он с силой вырвался и опять заговорил. — Моя жизнь твоя по праву, о эмир. Ты успеешь ее взять, но сначала я тебе хочу рассказать правду.

Увидев, что я никак не реагирую на его слова, он продолжил.

— Я не кривил душой, называя Самира сыном. Он мне им и был, несмотря на то, что другой крови. После смерти его отца, моего кровного брата, мальчик воспитывался в нашей семье как родной. Они росли с Земфирой вместе и поверь, столь трогательной дружбы и преданности друг другу, этот мир не знал. Когда Самир болел, Земфира отказывалась есть и сутками сидела у его постели. Когда моя девочка подвернула ногу, Самир тащил ее на спине целый парасанг [65] парасанг — арабская мера длины; обычно расстояние, которое проходит караван до очередного отдыха, привала или, иначе, расстояние, которое можно пройти пешком за час. Составляет примерно пять с половиной тысяч метров. , стер ноги до крови, но все-таки принес домой. А ему тогда было всего шесть лет.

Дети росли, и со временем, дружба переросла в любовь. Я не стал перечить их чувствам и свершился обряд обручения. Видит Господь, я никогда не смог бы принудить свою девочку, к чему либо, без ее на то согласия. Близилась свадьба… Но тут…

Старик замолчал, слезы опять блеснули на его глазах.

— Я добрый христианин и согласно обычаю, всегда оказывал приют единоверцам. Мы имели дело с португальскими купцами, которые часто останавливались в моем доме… Однажды, с ними прибыл некий Луиш Нуньес, знатный кабальеро из Лиссабона. И случилось страшное… Он околдовал мою девочку, не иначе злыми чарами, другим я не могу объяснить произошедшее и они сбежали прямо перед ее свадьбой… Я думал Самир лишиться разума, настолько тяжело он воспринял это предательство. Мальчик даже дал обет безбрачия и поклялся не прикасаться ни к одной женщине, пока не найдет Земфиру. Со временем он пришел в себя, стал мне опорой и готовился принять наше семейное дело в свои руки, но тут пришло известие от тебя, благородный эмир. Мы бросили все и отправились сюда. Клянусь, Самир ничем не высказывал свои намерения, наоборот, он кротко уговаривал Земфиру вернуться…

— Да… так и было… — мрачно подтвердил капудан. — Он даже читал ей стихи…

— Дочь всегда отличалась своенравием, а Самир, не смотря на свой ум и рассудительность, был излишне горяч… — печально продолжил купец. — Почтенный Хасан здесь не причем, вся вина на мне… Совсем недавно, я проводил в последний путь возлюбленную жену, а сейчас лишился своих детей… И теперь мне незачем жить. Прошу тебя, эмир, прекрати мои страдания своей рукой… Так будет справедливо…

Старик стал на колени и опустил голову. В воздухе повисла тяжелая тишина, прерываемая только шелестом волн и далекими криками чаек.

«Всех… всех порубить, к чертям собачим… Ну, давай тряпка! Никто не может так оскорблять конта д'Арманьяка, и по хрену: кто виноват, а кто нет. Ответят все… — Давно не проявлявший себя настоящий бастард, дико орал в голове, требуя крови. — Ну же! Да как они смели!..»

Мозги даже услужливо подсказали траекторию, по которой волнистый клинок эспады упадет на шею Гассана, продолжая движение, крутнется в полувольте и самым кончиком перерубит горло капудану. Мосарабы держат на прицеле остальных, достаточно будет одного залпа… Поваров прирежут близнецы. Кровь смоет все: злость, обиду, ненависть…

Сопротивляться настоящему хозяину тела уже не было сил, я поднял голову, приготовился к движению, но неожиданно увидел на заднем плане, как незадачливого охранника испугавшегося звука выстрела, заломив руки, оттащили в сторону и поставили на колени. Коренастый сарацин с рваным шрамом через все лицо, коротко пробормотал молитву, блеснула кривая сабля, тупой хруст и, расплескивая по сторонам алые брызги, бритая голова покатилась по камням.

— Надо жить, старик… — чужим, хриплым голосом пробормотал я, совершенно неожиданно для себя. — Возвращайся домой, похорони детей и найди о ком заботиться… А ты… — я полуобернулся к капудану. — Ты… я не вижу твоей вины…

— Мудрость эмира, равна его благородству и доблести… — сдержанно поклонился мне Хасан. Лицо его так и осталось непроницаемым, но в глазах сарацина плеснулась радость и облегчение.

Я еще нашел в себе силы подойти и прикоснуться губами ко лбу Земфиры, закрыл ей глаза и побрел к баркасу. Что дальше было, просто выпало из моей памяти. Очнулся уже в своей каюте от чьего-то горячечного шепота.

— Господин… я должен вам сказать… должен… простите… — предо мной стоял Энвер Альмейда, согнувшись в полупоклоне и держа руки сложенные ладонями перед своим лицом.

— Говори…

— Господин, я знаю… — мосараб запнулся. — Я знаю как вам тяжело… Поверьте, я это понимаю. И тем больше мое восхищение вашей мудростью… Наше, восхищение… Вы… вы… Извините меня, господин, я не могу красиво говорить, поэтому… Короче, теперь, даже вне контракта, мой меч и мечи моих людей — ваши…

Я почти не слушал его, пытаясь сорвать с фляги с арманьяком заевшую крышку. Но смысл сказанного Альмейдой, все же понял и оценил.

Мосараб откланялся и вышел из каюты. За ним выскользнули близнецы, предварительно уставив стол закусками. Я, наконец, содрал крышку и, расплескивая по столу янтарные капли, набулькал себе родового напитка в стопку…

— Ой-ей… мамочка… ой-ой-ой… мамочка, родненькая моя…

Я сначала подумал, что сошел с ума. И от этого чуть не сверзился со стула…

— Ой горюшко мне, горюшко, из огня да в полымя… ой-ой-ой… — в каюте раздавался жалобный тихий женский голосок.

Но меня ни это поразило. Дело в том…

— А страшный-то како-о-ой… носище длинный, очи бесноватые, усищи торчать, патлы расхристаны, видать злющи-и-ий, прям страсть… ой-ой-ой… ли-и-ишенько мне…

— Мля, белку поймал… — я с силой двинул себя кулаком по лбу и хватил арманьяка прямо из фляги. Точно белка, вот на русском языке, уже кто-то болтает. Мля, хотя и дико архаичном, но на русском! Скоро и черти зеленые поскачут. Стоп… какая белка… я вроде не в запое. Только собираюсь…