Игорь Негатин - Экспедитор

Я бы обязательно прогулялся в пещеры, если бы… Если бы все не пошло наперекосяк…

Это случилось три дня спустя. Времени точно не помню. Незадолго до ужина. Часов в девять. Как раз закончил заполнять график завтрашних работ и с удовольствием встал из-за стола. Себастьяно покосился на меня, что-то буркнул и уткнулся в бумаги. Плевать я хотел на его недовольство! Тем более что в тот день пахал не разгибаясь.

Вышел из палатки и с большим удовольствием подставил лицо вечернему ветру. После затхлой и провонявшей по́том палатки воздух показался божественным эфиром. Еще бы умыться… Ничего, послезавтра выходной, и я обязательно съезжу в Базалет. В бани. Надоело кормить здешних клопов и вшей.

Закурив, я осмотрелся и пошел в сторону кухни, но не успел сделать и двадцати шагов, как между палатками заметил знакомую фигуру Джила Лангара. Парень стоял на коленях и скулил, пытаясь удержать тело Федерико Линареса, а бедный ученый дергался и сучил ногами, словно хотел отползти в сторону. Джил – раздери меня дьявол – бестолково хватал его за плечи и оглядывался по сторонам, будто боялся, что его увидят, – или, наоборот, ждал поддержки.

– Джил, что ты делаешь?!

Он поднял голову, увидел меня и закричал:

– Сеньор! Сеньор Серхио, клянусь, это не я!!!

Я подбежал к ним, но хватило и одного взгляда, чтобы понять – Линаресу уже не помочь. На горле зияла рана, из которой толчками била кровь. Кто-то перерезал ему глотку – и сделал это так ловко, что не оставил бедняге ни малейшего шанса. Линарес хрипел, хватая Джила за руки, словно пытался что-то сказать, но сил уже не было. Не прошло и нескольких секунд, как ученый вцепился в мою руку и обмяк.

– Джил, что здесь произошло?!

– Сеньор, это не я! – Он меня не слушал. Верещал, как недорезанный, пока не получил от меня оплеуху, чтобы прекратить истерику, но было поздно. Между палатками появились люди, и всего через несколько секунд нас сбили на землю и связали.

18

Боль не уходила. Отступала на время, прячась в закоулках избитого тела и позволяя лишь судорожно вздохнуть, а затем наваливалась с новой, оглушительной силой, сметая остатки выдержки и воли к жизни. Я уже перестал чувствовать вкус собственной крови. Харкал, сплевывая на каменные плиты бордовые сгустки. Задыхался, корчился от боли, а новые удары не доходили до моего разума, словно нервы не выдерживали и рвались, как гнилые нитки. Я тонул. Тонул в бездне отчаяния, как исчезает в глубинах океана скорлупа разбитого штормом корабля.

Казалось, еще немного – и забуду собственное имя. Где-то еще теплилась искра сознания, но едва она разгоралась, как накатывала новая волна боли, и сознание покидало меня, бросая в спасительную темноту забытья. Мелькали смутные образы, знакомые и незнакомые лица, а потом мозг взрывался, разрушая милосердную тьму, и все повторялось. Вновь и вновь.

– За что ты, падаль, убил Федерико Линареса?!!

– Не уби…

Я даже света не вижу. Удар – и сознание услужливо покидает тело. Темнота… Она давит, прижимая к каменным плитам, пока меня не обливают холодной водой, но и она не всегда помогает вернуться в настоящее. Я где-то там – в безвременье. Вижу ребят из Сотки. Они проходят мимо, исчезая в каком-то тумане. Хочу закричать, но даже хрипеть не в силах.

– За что?!

– Я не убивал!

День за днем. Это просто выражение, не больше. День за днем… Так просто. Обычное течение времени, которое мной уже утрачено. Напрочь. Я не различал времени суток. Какая, в сущности, разница?

Потом это закончилось. Совершенно неожиданно. Закончились избиения и допросы. Про меня словно забыли. Только тюремщик, дряхлый и седой старик, с ехидной ухмылкой приносил мне ковригу дрянного хлеба, похожего на кусок глины, и ковш тухлой воды. Я со сладковато-умильным удивлением валялся на каменных плитах и поражался, что меня не забили насмерть. Так удивляется ребенок, познающий окружающий мир. Несмышленыш, еще не знающий, что ожидает в будущем. Что им помешало? Увы, этого я так и не узнал. Помню лишь удушливый кошмар, который охватывал тело, когда в темнице распахивалась дверь и входили палачи…

Думать? Вы издеваетесь? Думать было не меньшей пыткой, чем двигаться. Я едва ползал по камере, стараясь забиться в угол и стать невидимым. Поверьте, это мне казалось вполне возможным. Надо лишь найти угол потемнее, а там сама Тьма придет на помощь. Вязкая и спасительная тьма.

Потом во мне что-то изменилось. Нет, не сломалось, хотя и целого оставалось немного. Мысленно уходил в прошлое, чтобы немного забыться. Тем более что прошлое было почти рядом. Оно было осязаемым. В отличие от настоящего. Мне казалось, что эта камера вместе со мной плавает в некоем бульоне мироздания.

Вспомнились острова одного из миров, где мне доводилось бывать. Ослепительно-белый песок и ласковый океан, хранящий множество тайн и секретов. Разве это было со мной? Нет, наверное, я ошибаюсь. И девушка. Там была девушка, на этих островах. Ласковая и нежная. Ее шелковистая кожа пахла душистыми травами и свежим кофе, который она варила для меня каждое утро. Нет, я определенно ошибаюсь.

Этот образ растаял, а на острова из моей памяти приходила смерть. Эти парни… Их было слишком много, но мы каким-то образом удержали крохотный клочок суши. Зачем? Я уже и не вспомню. Смерть не была чем-то новым или неизведанным. Убивать мне приходилось. Гораздо чаще, чем этого хотелось бы. Убивал, защищая своих друзей, свою жизнь и груз. Я экспедитор… Капитан Сергей Владимирович Шатров.

Коррехидор Альварес Гарса пришел совершенно неожиданно. Он вошел в камеру и скривился от моего вида. Что-то произнес сопровождавшему служителю, а потом подошел чуть ближе и даже присел, разглядывая мое лицо.

– Не обезумел, – после небольшой паузы кивнул он. – Это меня радует. Завтра ты будешь казнен. Тебя и твоего подельника, Джила Лангара, повесят. Ничего не хочешь сказать?

– Это хорошая новость, сеньор. Просто замечательная.

– Ты еще можешь шутить? Раздери меня дьявол! – Альварес хмыкнул и прищурился. – Я буду рад, если завтра утром будешь таким же стойким и сам взойдешь на эшафот. Поверь, если преступника приходится нести на руках, он выглядит очень жалким. Ты ведь не хочешь остаться в памяти горожан ничтожеством, которое бьется в истерике и цепляется за камни мостовой?

– Не дождетесь. – Мой голос стал удивительно чужим.

– Твой подельник, – коррехидор недовольно скривился, – не так упрям.

– Что с ним?

– Он жив. Правда, выглядит немного хуже, чем ты. Кстати, он нам все рассказал.

– Что именно Джил сумел вам поведать?

Разговаривать было чертовски трудно, но я получал от этой беседы какое-то дьявольское наслаждение. Это доказывало, что я еще могу думать, а значит, не сошел с ума.