Евгений Красницкий - Отрок. Женское оружие

В тот же день Арина строго-настрого наказала своим сестренкам, чтобы не смели даже приближаться к маленькой волхве, да на всякий случай повторила им то, что уже рассказывала как-то про ведовской взгляд и как от него можно защититься. Впрочем, беспокойство за них не отпускало, ведь малы еще – не сумеют пока сами справиться, если что. Но и к боярыне с разговором про Красаву спешить не стала – стоило разобраться, своей ли волей Анна так благоволит этой маленькой мерзавке? Иначе говорить с ней будет бесполезно, только хуже сделаешь. Нет, тут очень осторожно надо действовать.

Не зря Арине Дударик сразу приглянулся – не простой парнишка, совсем не простой: хоть и годами мал, а сердце, сразу видно, чуткое. Андрея тут только он один разглядеть и сумел.

Она жалела, что не удалось поговорить с ним обстоятельно в тот раз – не до того было, да и на ходу неудобно. Так что когда увидела, как он сидит на бревнышке в стороне ото всех и что-то наигрывает на дудочке, подошла к нему. Дударик вскочил, поклонился уважительно, разулыбался:

– Здрава будь, тетка Арина! А мы с Радой тебя поминаем.

– Здравствуй и ты, Любим, – улыбнулась Арина. – Спасибо на добром слове, только ничего особенного я не сделала. Тебя матушка не сильно ругала?

– Да нет, она обрадовалась, что обошлось все. Раньше-то Раду из такого испуга выводить приходилось по нескольку дней. А у тебя вон как получилось, – кивнул Дударик и вдруг сам заговорил на интересующую Арину тему. – И про наставника Андрея в этот раз ничего не сказала. Матушка раньше меня ругала, что я про него хорошо говорю, сердилась, запрещала даже и приближаться к нему, – мальчишка вздохнул и солидно, как взрослый, покачал головой. – Она все никак поверить не может, что в Куньем про дядьку Андрея неправду рассказывали… только имени не поминали… Говорили, что на подворье у воеводы Корнея демон с застывшим ликом живет. Личина у него неживая, а под ней морда нелюдя скрыта. Я тоже его представлял таким… ну, страшным, а он вовсе и не такой оказался!

– А какой он, Любим? – спросила Арина, присаживаясь рядом с мальчишкой. – Расскажи мне про него, а то тут о нем все, как твоя матушка, думают. Один ты сказал, что добрый он. А я вот тоже чувствую – добрый.

– А ты его совсем не боишься, – улыбнулся ее собеседник. – Я же вижу. Только ты меня Любимом не зови – лучше, как все, Дудариком. Я уже и привык. Дядька Андрей говорит, что у меня душа в дудочке живет…

– Говорит? – вскинула брови Арина.

– Ой, ты только никому не проговорись, ладно? – мальчишка испуганно оглянулся – не слышит ли кто. – Мы с ним разговариваем, только про это не знает никто… Да и не поверят они, а тебе можно.

– Он что, говорить может? – недоверчиво переспросила Арина. – А почему тайна?

– Потому что со мной он не так, как все, разговаривает, и о другом… И не хочет, чтоб про то знали. Говорит, прочие его и так понимают.

– Я не проговорюсь, – пообещала Арина серьезно. – Ты только мне расскажи. Может, он и со мной когда-нибудь так говорить начнет?

– С тобой? – хитро поглядел на нее Дударик. – Может, и начнет. Ты ему нравишься.

– Это он тебе говорил? – Арина с трудом сдержалась, чтобы не схватить мальчишку за руку: так у нее сердце ухнуло при этих словах.

– Нет, я сам вижу, я же не дурной. Он, наоборот, о тебе не говорит. Ты думаешь, я мал, так и не понимаю ничего, да?

– А как ты его понимаешь? Ну, что запретил? У вас знак есть какой-то, чтобы слова обозначать или что?

– Да не знак – музыка. Музыкой все передать можно, только это не все чувствуют, понимаешь? Вот слушай…

Дударик поднес к губам свою дудочку и сыграл на ней коротко, словно одну фразу произнес. Арина прислушалась и сказала нерешительно:

– Будто ты приветствуешь кого-то?

– Вот, и ты тоже слышишь, – удовлетворенно кивнул мальчишка. – А если привыкнуть, так все понимать можно. Мы с дядькой Андреем уже знаешь как наловчились? Он мне что угодно сказать может, а я – ответить… и слов не надо.

– Так он что, тоже на дудочке играет? – изумилась Арина. Андрея, играющего на дудочке, она не могла себе представить.

– Нет… – покачал Дударик головой. – На дудочке – это я. В первый раз совсем случайно получилось. Бывает, словами нельзя сказать, а душа просит, я так и говорю. Вот как-то раз сидел так же, как сейчас и… – мальчишка засмущался, но признался, – мамка меня в тот раз наказала зазря, не виноват я был. И так обидно стало, но нельзя же показать – мальчишки задразнят. Вот я и жаловался, чтобы никто не слышал. А дядька Андрей подошел и понял все. Ну, почти… всё мы уже потом с ним научились. А я тогда хотел и его научить на дудочке, ну, чтобы и он мне отвечать мог, а он свистеть хорошо умеет – с переливами, щелчками разными. Если он захочет, то на его свист даже птицы откликаются.

– И о чем же вы беседуете?

– А! – Дударик махнул рукой. – Так просто болтаем.

– А все-таки, о чем? Ну, к примеру, в последний раз?

– Ну, я, например, говорю: «Хорошая погода, солнышко», – а дядька Андрей отвечает: «Жарко, в доспехе свариться можно». Я ему: «Так хорошо же, ни дождя, ни грязи», – а он говорит: «От нужников воняет».

Арина прыснула, представив этот разговор, да и Дударик засмеялся.

– Да? И как же по-вашему будет нужник?

– Никак, я ж тебе говорю – мы не словами разговариваем… – Дударик умолк, затрудняясь объяснить свои ощущения. – Тут чувствовать надо. Вот ты же почувствовала, что я приветствую кого-то.

– Да, свистел ты приветливо, – улыбнулась Арина. – Словно увидел кого-то, кто тебе мил… И что же, вы так о чем угодно говорить можете?

– Ага! Мне вот бабушка покойная рассказывала, что у древлян все воины умели свистом разговаривать. Враг по лесу идет, думает, это птицы поют, а на самом деле это древляне между собой перекликаются. Воеводу, который это придумал, Соловьем прозвали.

– Молодец, Дударик, здорово ты рассказываешь, только… – Арина замялась, – этому все могут научиться? А я смогу?

– Вообще-то не все, – мальчишка погрустнел. – Мало кто может. Больше всего просто что-то улавливают, но мало совсем. Тут ведь такое дело… тут не умом понимать, а нутром ощущать надо. На всю воинскую школу чуть более десятка, наверно, наберется, даже музыканты не все могут. А есть еще такие, кому медведь на ухо наступил. Для них даже музыка – просто шум. А еще такие есть…

Дударик задумался, пытаясь подобрать определение, потом сам себе кивнул:

– Бесчувственные, вот! Которые ни радоваться, ни огорчаться по-настоящему не умеют и чужой радости или горя не понимают.

– И много таких?

– Ну, всех я не знаю, – Дударик пожал плечами. – Но есть. К примеру, тот же Первак. Он вообще, как истукан деревянный… Нет, не так. Он и смеется, и разговаривает, ну, как … – мальчишка растерянно поводил в воздухе руками, не находя слов. – Не знаю, как сказать… – и вдруг проиграл что-то на своей дудочке. Арина нахмурилась, вслушиваясь в переливчатые трели и пытаясь сообразить, и вдруг сама догадалась: