Джеффри Барлоу - Дом в глухом лесу

– Как насчет Чарльза Кэмплемэна? – предположил Оливер.

– Очень даже возможно, – не без готовности ответствовал сквайр. – Возможно, он раскаялся в том, как обошелся с девушкой, и, узнав о ее состоянии и сопутствующих обстоятельствах по ее возвращении из города, бросил вызов моему отцу. Вот Чарльзу Кэмплемэну она вполне могла довериться и рассказать ему обо всем в подробностях.

– Но не забывай, что мистер Боттом описывал его как «книжника», как юношу, с головой погруженного в науку, любителя всяческой старины. По-твоему, такой человек мог обнажить шпагу против твоего отца в честном поединке – и одолеть его?

– Искусные фехтовальщики зачастую обладают самыми разносторонними интересами, мистер Лэнгли, – заметил Марк. – Да ты сам тому подтверждение.

– Благодарю за комплимент, пусть и незаслуженный, – ответствовал Оливер. – Хотя, полагаю, в общем и целом насчет зачинщика ты прав.

Сквайр пожал плечами.

– По всей видимости, в ту пору мистер Чарльз Кэмплемэн уже тронулся рассудком; усиливающееся безумие наделило его и жаром, и энергией, которых ему, возможно, прежде и недоставало. Возможно, именно в припадке одержимости он и послал отцу вызов.

В этом гость позволил себе усомниться. С какой бы стати голосу Ральфа Тренча, доносящемуся со дна колодца, пробуждать в сыне именно это воспоминание, помимо всех прочих? Зачем рассказывать сыну о бесчестье и поражении?

– Он просто-напросто был со мною честен, – пожал плечами Марк. – Он ведь понимал, что я хочу знать правду о его исчезновении.

И все же Оливер этим объяснением не удовлетворился; в головоломке недоставало нескольких кусочков, и, похоже, предоставить их мог только доктор Уильям Холл. Однако деревенский целитель с бледным, точно пергамент, лицом был человеком молчаливым и скрытным и словами направо и налево не швырялся. Более того, он не был слугою в подчинении у хозяина Далройда. Скажет ли он друзьям то, что они так желают узнать?

– Куда ж он денется, – уверенно заявил сквайр. – А ежели он станет упорствовать, я воззову к нему во имя милосердия и попрошу помочь нам ради моей бедной матушки.

– А если он и тогда промолчит?

– Тогда придется слегка надавить. Моя мать, Нолл! Она вышла замуж за отца совсем юной девушкой, почти ребенком, полюбила его всем сердцем – и оттого умерла до срока. Она была из числа тех женщин, у которых в жизни одна-единственная цель – брак; одна-единственная любовь – муж; одна-единственная великая страсть – семья. Стоит выпасть одному элементу, и вся постройка рассыпается. Она просто не смогла пережить утрату отца, трагедия истощила ее волю и загасила дух. Она ведь была совсем еще молода, Нолл; в тот черный день, когда она умерла, мне едва исполнилось восемнадцать.

– Отлично помню, как ты получил известие о ее смерти: в наших комнатах дело было, в Солтхедском колледже, – отозвался Оливер, до глубины души растроганный. – Письмо шло почти неделю.

– Я находился там, а она – здесь, – говорил Марк, отрешенно глядя в огонь. – Она в последний раз закрыла глаза… смерть исказила ее черты… душа ее отлетела из этого жалкого мира в вечную тьму – а меня с ней не было! Ее тело уже обернули в саван и положили в землю – а я ничего не знал! Зима сменится весной, весна – летом, пролетит год, и еще один, и еще – вот только матушка моя уже не вернется!

– Марк, ты ни в чем не виноват.

– Я понятия не имел, как она сдала, как стремительно она угасает. Матушка писала мне такие бодрые, радостные письма; о ней в них ни слова не говорилось. Я и не подозревал о ее смертельном недуге – до тех пор, пока она не скончалась и не упокоилась в земле на церковном кладбище. При жизни она целиком, безоговорочно вверила себя мужу, а он ее бросил; она вверила себя сыну – а он оставил ее умирать в одиночестве.

– Ты судишь себя за преступление, которого не совершал, выискиваешь вину там, где ее нет, – запротестовал Оливер. – Откуда тебе было знать, как серьезно она хворает, если мы в ту пору учились в Солтхеде? Она сама так распорядилась; она не хотела тревожить тебя и отвлекать от занятий. Не кори себя.

– Вплоть до того дня, когда я видел ее в последний раз, – тихо проговорил сквайр, стискивая кулаки, – и, полагаю, вплоть до самой смерти она ждала, что на подъездной дорожке вот-вот захрустит гравий под шагами отца. И что ты думаешь? Она бы сей же миг приняла его назад. Сей же миг, Нолл! Что ж, ни он, ни я не заслуживали подобной преданности.

С этими словами сквайр резко повернулся и выбежал из библиотеки, бросив Оливера на произвол судьбы и предоставив ему на свободе любоваться видом с балкона на удручающие просторы Клюквенных угодьев – ныне луна проливала на них словно бы иной свет.

Бросаясь со всех ног то туда, то сюда, одобряя одно, порицая другое, сейчас содействуя судомойке, а в следующий миг – отчитывая официанта, проверяя то одну подробность, то другую, то обе сразу, причем повторно, выдавая инструкции, и перекрестные распоряжения, и контрприказы – вот в каком вихре суматохи и суеты вращалась мисс Черри Айвз из «Герба» едва ли не всякий день. Она была выше своего отца, трактирщика Айвза, не говоря уже о том, что куда прелестнее – стройная и хрупкая, с решительным лбом (дар покойной матери) и с живым, прямым и честным взглядом (отцовское наследство). Лицо, открытое и бесхитростное, принадлежало девушке открытой и бесхитростной же. Ее быстрая, целеустремленная поступь свидетельствовала об усердии, компетентности и безупречной исполнительности; она так и бурлила энтузиазмом, точно содовая вода в бутылке. Черри считала себя воплощением деловитости и в других отсутствия этого качества не терпела. В глубине души она была, что называется, перфекционисткой; во всех своих поступках являя прямоту и твердость духа, в подчиненных она ни малейшего проявления слабости не допускала. Черри нещадно подгоняла и подстегивала всех и каждого, стремясь приблизить к совершенству как себя, так и других. В «Деревенском гербе» она была ходовой пружиной, а все прочие – лишь крохотными, вращающимися по кругу шестеренками. В глазах тех, кто имел возможность высказывать подобное мнение, она считалась особой, достойной всяческого уважения, истинным украшением своего пола.

В число прочих ее первоочередных обязанностей входила и самая отрадная: проследить, чтобы горничные должным образом вычистили и проветрили комнаты, чтобы не было недостатка в белом льняном белье и лаванде, и кувшинах с чистой и свежей колодезной водой, и грелках, и запасе свечей, и торфе для камина, – эти отрадные, чистенькие, светлые, украшенные цветами в горшках комнаты с видом на озеро и деревенскую окраину обладали всеми удобствами, что только может пожелать найти пропыленный, измученный путешественник в таком достославном заведении, как «Деревенский герб».