Мэри Джентл - Том I: Пропавшая рукопись

Если бы ее не поддержали, обхватив поперек тела, она бы упала: жилистой мускулистой рукой назир Тиудиберт схватил ее за голую грудь и удержал. Она почувствовала, что он смеется.

— Ваше величество, она слышит каменного голема, — сказал Леофрик.

— Да и вы такое заявили бы на ее месте! — фыркнул амир Гелимер.

У короля-калифа побелели губы, он переключил внимание на стоявшего возле него аббата; Аш увидела, как при словах Гелимера взгляд короля метнулся назад, на Леофрика.

— Конечно, она что угодно скажет, — презрительно бросил король-калиф Теодорих. — Леофрик, ты хочешь спасти себя какой-то басней об еще одной рабыне-генерале!

— Я слышу советы по тактике — я слышу Голос каменного голема, — громко произнесла Аш на карфагенской латыни. Гелимер запротестовал.

— Видите? Она не знала, как он называется, пока вы его не назвали при ней!

Рука назира крепко схватила ее. Аш открыла рот, чтобы еще что-то сказать, но свободной рукой Тиудиберт закрыл ей рот, жестко надавив пальцами на суставы челюстей, чтобы она не могла его укусить.

Амир Леофрик очень низко поклонился, крысы исчезли, спасаясь в складках его одежды, и снова выпрямился и смотрел на умирающего короля-калифа:

— Ваше величество, возможно, амир Гелимер говорит правду. Возможно, она это говорит, боясь боли или телесных пыток. — Бледные выцветшие глаза Леофрика помрачнели. — Есть способ решить эту проблему. С вашего позволения, ваше величество, — я подвергну ее пыткам, пока не станет ясно, говорит ли она правду.

Один из людей Тиудиберта сказал что-то на карфагенском, и Аш разобрала из его слов следующее:

— Давайте немного позабавимся с ней. Вы слышали, что сказал старик. Большое дело! Главное, чтобы она не померла.

Говорил, кажется, блондин или его друг; Аш не смогла разобрать. Восемь их всего, девять вместе с назиром, — все очень знакомые типы, несмотря на их легкие кольчуги для верховой езды и кривые мечи. Такие могли служить хоть в армии Карла, хоть у Фридриха, или в отряде Льва Лазоревого, в конце концов, и… «Куда же меня тащат?» — спросила она себя, голые ноги ее больно стукались о каменные ступени, покрываясь синяками, она спотыкалась, ее толкали вниз — вниз?

Вниз по спиральной лестнице, в помещения ниже уровня земли. Интересно, подумала она, весь ли холм над гаванью Карфагена пронизан камерами? И в голове у нее возникла очевидная мысль: «Сколько же человек сюда вошло и никогда отсюда не вышло?»

Некоторые. Должно быть, только «некоторые».

Что это он болтал о пытках? Он не может иметь в виду пытку. Никак.

Назир Тиудиберт говорил, ухмыляясь:

— Ну да, почему бы и нет? Но никто этого не видел. Ничего не случилось с этой призовой сукой. Никто не видел ничего, ясно?

Восемь возбужденных голосов промямлили согласие.

В воздухе воняло их потом. Уже когда они сволокли ее с лестницы, в освещенные фонарями коридоры, она чувствовала запах их яростного возбуждения, их растущее напряжение. Когда толпа мужиков подстрекает друг друга, ничто не может их удержать.

Они кулаками толкали ее вперед; она подумала: «Я могу побороться с ними, я могу выбить глаз, сломать палец или руку, раздавить кому-нибудь яйца, а что дальше? Тогда они сломают мне большие пальцы и голени, изнасилуют меня спереди и сзади…»

— Корова! — блондин схватил ее голую грудь и сжал пальцами изо всех сил. Грудь Аш стала чувствительной уже на корабле; она непроизвольно вскрикнула и сильно врезала ему, попав по горлу. Шесть-семь пар рук оттащили ее, ей нанесли удар по лицу тыльной стороной ладони, от которого она завертелась волчком и отлетела к стене камеры.

После затрещины по голове она задрожала от боли. Упала коленями на обожженные керамические плитки. Солдат хрипло откашлялся и плюнул на нее. Мягким кожаным сапогом, надетым на твердую мужскую ногу, ее сильно пнули в живот — на три пальца ниже пупка.

У нее перехватило дыхание.

Она судорожно глотнула воздух, бессмысленно скребя руками; почувствовала, как втягивает порцию воздуха, всем левым боком ощутила холодные плиты пола — ногой, бедром, ребрами и плечом.

Кто-то наклонился и потянул через голову ее уже ранее разорванную рубаху, провонявшая льняная ткань натянулась, обмоталась вокруг шеи и разорвалась окончательно. Она оказалась обнаженной перед их взглядами.

Остатками воздуха в легких Аш выкрикнула жалким высоким голосом:

— Пошли на хрен!

Над ней раздался хохот нескольких мужских голосов. Дразнясь, они пинали ее сапогами, каждая ее попытка увернуться от болезненного удара вызывала смех.

— Давай, уделай ее. Давай! Барбас, ты первый!

— Только не я. Я до нее не дотронусь. Эта сука больная. Все эти суки с севера, они заразные.

— Ох ты, дитятко, ему нужна мамкина титька, ему не нужна баба! Хочешь, чтобы я связал эту опасную воительницу? Боишься дотронуться до нее?

Над ней началась возня. Сапоги топали в опасной близости от ее головы, на выложенном плитами полу камеры. Она видела красные глиняные плитки пола, казавшиеся еще краснее в свете единственной лампы; грязные полы их одежд, очень тонко склепанные кольчужные рубахи, кожаные наголенники, завязанные на голенях, и — когда она перекатилась на живот и подняла голову — озверелый карий глаз, небритая щека, волосатое запястье, утирающее рот, полный ярких здоровых зубов; белый шрам, змеящийся по бедру, задранная кверху мантия, под ней выпуклость — это затвердел и поднялся пенис.

— Давай, трахни ее! Гайна! Фравитта! Чего вы стоите, охренели совсем, вы что, бабы никогда не видели?

— Пусть Гейзерих первый!

— Ага, путь дитятко первым идет!

— Вытаскивай свое приспособление, парень. Что это у тебя? Да такое-то она даже не почувствует!

Их гулкие голоса резонансом отдавались в узком помещении. Ей опять десять лет, и для нее мужики — бесконечно более тяжелые, сильные, мускулистые существа; но восемь мужиков не только сильнее одной женщины, они сильнее и одного мужика. Аш почувствовала, как горячие слезы выдавливаются из-под ее закрытых век. Она поднялась, опираясь на ладони и колени, и заорала на них:

— Я с собой кого-то из вас утащу, я вас помечу, покалечу, на всю жизнь метка останется!..

Пена капала у нее изо рта, оставляя мокрые пятна на плитках пола. Она видела каждую трещину по краям квадратных плиток, где раскрошилась глина, каждую черную трещину, забитую въевшейся грязью. У нее стучала кровь в висках и сжимался желудок, она от боли почти ослепла. Горячая волна окатила ее обнаженное тело.

— Убью, убью, убью…

Тиудиберт наклонился к ней и закричал ей прямо в лицо, смеясь и брызгая на нее слюной:

— Ну и кто теперь эта долбаная воительница? Девочка? Собираешься воевать с нами, да?