Леонид Смирнов - Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу

Примолкнувшие было, младшие дети утомились вести себя прилично и то и дело принимались шумно выяснять отношения. Мать и сестрица Сельма, которой на днях стукнет шестнадцать, принимались наводить порядок, но, по правде сказать, не слишком яро. И потому громкая возня вскоре начиналась снова. Мать не боялась, что чада и домочадцы доведут отца до белого каления, — «слуховое» заклятие напрочь отрезало гостиную от остального дома.

У нас большая семья. Как и у многих и-чу. Гильдия должна непрерывно крепнуть и иметь людской резерв на случай вселенских катастроф. У меня три младших брата и две сестры. Не помню, когда я чувствовал себя просто ребенком. С трех лет я непременно за кого-то отвечал, нянчил, кормил, выгуливал. Я был при исполнении, и меня не оставляло ощущение: не все дела переделаны, наверняка я что-то недодал, недостаточно помог матери.

С нами жили и двое детей покойной тети — старшей сестры отца, которая погибла вместе с мужем от руки белого татя. («Он был не самым удачливым и-чу», — однажды донеслось до меня из родительской спальни.) Двоюродные братья носили фамилию Хабаровы. Одному было двенадцать, другому — четырнадцать. Они так и не стали мне родными — слишком горды, слишком обидчивы, слишком красивы (этакой холодной, северной красотой). Зато младшие дети давно признали их своими. Почему? А кто их разберет. По крайней мере, в доме не проводили черты между «своими» и «чужими». И я тоже строго соблюдал правила, а мои мысли — мое личное дело.

Уж заодно несколько слов скажу и о нашем «особняке» — восьмикомнатном каменном домишке о двух этажах, выстроенном сто лет назад на крутом берегу Колдобы, там, где излучина реки делит пополам реликтовую рощу мамонтовых деревьев. Сложен этот домишко, согласно преданию, из осколков цельной гранитной скалы, которую разорвал на куски природный катаклизм. Камни были скреплены знаменитым яичным раствором, смешанным по старинному рецепту Гильдии каменщиков. А потому дом наш мог выдержать настоящую осаду, что нам и предстояло вскоре проверить. Впрочем, в тот вечер ничто не предвещало такого поворота событий.

Снаружи дом напоминал изрядно осевший под тяжестью прожитых лет замок — закопченный от вспыхивающих в округе лесных пожаров; в отметинах оплавленного камня от серебряной «паутины», летящей из Мертвой Рощи в каждое десятое бабье лето; с аистиным гнездом на тележном колесе, многоквартирным резным скворечником и позеленевшим от времени флюгером с фигуркой трубочиста, как на старых ратушах. А еще в нашем доме водились привидения, они были ненавязчивые и добрые, а потому наше семейство давным-давно оставило их в покое. Привидения заменяли нам отравленного газами домового — в Степную войну, когда мы были в эвакуации, возле дома упал снаряд с зарином.

Насчет привидений могу сказать с уверенностью: враки, будто они не водятся в сибирских городах. Просто бледнее они, прозрачнее своих европейских собратьев. Меньше в них плотность «тонкой» материи. Дух наших сограждан истово рвется в небеса, редко горюя о бренной плоти. Чаще, легче и скорее отрывается он от грешной земли, чтобы навсегда покинуть родные леса, поля, города и веси.

Что за благообразные старичок и старушка бродили во тьме по темным коридорам дома, пугая полуночников? Мы этого не знали. В семейном архиве не нашлось похожих фотографий, а от давних поколений остались лишь бесценные Рукописные книги, потемневшие от времени ордена, промасленное оружие, ветхие вышивки с изображениями диковинных зверей и ни единого портрета — не дворянского мы рода, увы, нет.

Время шло. В гостиной продолжалась беседа. Я устал терпеть и тихонько спустился вниз. Мать не стала гнать меня назад, а отец заседает — ему не до меня. Спустился я и тут же нырнул в сад, забрался на свой наблюдательный пункт, устроенный, в ветвях старого дуба с отломанной ураганом верхушкой.

Уже три с половиной часа гости разговаривали с отцом. Наконец один появился на крыльце. Это был опальный сановник. Он вышел из дверей, совсем по-домашнему потянулся, раскупорил пачку «Алтая», достал швейцарскую зажигалку «Зиппо», неспешно высек искру и вдруг с досады швырнул эту редкостную штуковину в заросли крыжовника, смял пальцами папиросу, скрежетнул зубами.

Опишу я вам столичного изгнанника. Породистый аристократ — из тех бешеных, черногривых, горбоносых терцев, что любили жениться на статных, неприступных сибирячках с пшеничной косой до колен, смелых, верных и нежных. Правда, с женитьбой он с первого раза крупно промахнулся, зато во второй раз попал в точку… Среднего роста, жилистый, с офицерской выправкой, бровастый, с высоким лбом, пронзительным взглядом и иронично изогнутыми губами. Одет он был в элегантный черный, с пепельными отворотами сюртук, пепельные же брюки и черные, идеально начищенные туфли. На груди его блестело шесть крестов и восьмиугольных звезд. Вряд ли он прицепил их сегодня по своей охоте.

Звали его Виссарион Удалой. Происходил опальный сановник из древнего и славного рода, верно служившего еще Ермаку Тимофеевичу. Был он князь, хотя денег больших не имел: президентская компенсация за отнятые фамильные поместья изрядно усохла из-за инфляции да еще приходилось платить солидные алименты. Был он бывший профессор Технического университета, бывший член Президентского совета, бывший помощник канцлера Поленова и наконец, бывший министр просвещения в знаменитом кабинете Рамзина.

Взлеты и падения, внезапные возвращения в Белый Дом и столь же неожиданные отставки, неудачные покушения, домашние аресты, тюрьма и амнистия. И наконец — после проигранных выборов шестнадцатого года, — ссылка в таежный город Кедрин, в Тмутаракань (так он видится из столичных чиновных кресел). Тут князь и осел, женился во второй раз.

Первая жена не захотела бросать модный салон мадам Гуффи, где проводила вечера, своих портных, куаферов, массажистов и поездки на карлсбадские воды. Впрочем, было время, когда Удалой мог вернуться в столицу. Не пожелал. А нынче вряд ли пришелся бы там ко двору. Такая вот интересная биография.

На крыльце рядом с князем вдруг оказалась наша мать. Только что возилась на кухне — тушила в духовке индюшку с винной ягодой и морошкой. Это ее коронное блюдо. Мать неслышно вышла из дому и взяла Удалого за локоть, будто он — сват или брат. Встав на цыпочки, шепнула что-то на ухо, погладила пальцами руку — от локтя до самого плеча. Видел бы ее отец!.. Но он по-прежнему был в гостиной. Сановник чуть наклонил лобастую башку, что-то прошептал ей в ответ. Она молча кивнула и тотчас ушла в дом. Я скатился с дерева и беззвучно прокрался следом.

— Что ты ему сказала? — спросил я у матери, вновь воцарившейся на кухне.