Леонид Смирнов - Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу

— Отлично. Мотор у подъезда. Вот ваш пропуск. До встречи, Игорь Федорович.

Бешеных собак в городе пристреливали быстро, и редко когда приходилось вызывать снайперов — чуть ли не в каждом доме есть охотничье ружье или хотя бы детская мелкашка. Появлялись псы в наших местах регулярно, я бы даже сказал, сезонно — с наступлением изнуряющей июльской жары. Каждый год нашу губернию на месяц, а то и на два накрывает огромная плотная подушка сухого, раскаленного воздуха. На суховей, который дует из пустыни Гоби, не действуют ни заклинания лучших магов, ни военная авиация со всякими метеорологическими штуковинами. Урожай зачастую сгорает на корню, лесные пожары превращают жизнь в ад, сердечников косит костлявая, а тихо помешанные начинают буйствовать, бросаясь на соседей и прохожих.

Я отвлекся. Итак, бешеные псы. Псы, псы, псы… В окрестных лесах бродячих собак за зиму выедали обычные серые волки, а в городе свирепствовала ветеринарная инспекция, мечтавшая вовсе истребить любимых хозяевами шариков и мухтаров, так что взяться бешеным собакам было просто неоткуда. Но они появлялись в городе — словно из воздуха, сладковато-горького, слезоточивого, насыщенного гарью тлеющих торфяников.

Я ненавижу это время года. Мой любимый Кедрин превращается в душегубку и лазарет. Кареты «скорой помощи», завывая сиреной, то и дело проносятся по улицам, людей силком не выгонишь из дому, и они маются в наглухо закупоренном жилье, раздевшиеся догола и покрытые липким потом.

Эти псы были не похожи на больных «нормальным» бешенством собак — ни висящих из пасти жгутов слюны, ни водобоязни, да и глаза их смотрели иначе — пристально, изучающе. Увидев в руках оружие, псы прятались, подкрадывались к жертве неслышно, всегда заходили со спины и стремительно бросались, норовя прокусить икру или лодыжку. Смерть наступала через пятнадцать минут после укуса.

Помочь могла только свежая сыворотка из крови укушенной свиньи. А хрюшек бешеные твари обходили за версту. Хитрые, черт бы их побрал! Приходилось отлавливать собак, что совсем не просто, и запускать в свинарник… Однако полученная с таким трудом сыворотка быстро утрачивала полезные свойства. Даже холодильники не помогали.

В любом другом месте натворили бы собаки делов, согнали бы людей с насиженных мест, а потом эскадрильи бомбардировщиков поливали бы напалмом пустые улицы, сжигая все, что нажито веками. Но у нас народ тертый, ко всему привычный, а потому быстро разобрался, что к чему, нащупал подходящую тактику, и дальше только гильзы успевай набивать… Когда псина наметила жертву и крадется, бдительность ее слабнет. Забывает она обо всем на свете. Вот тут-то ее и можно подстрелить, как куропатку на снегу. Но не раньше и не позже.

До нынешнего, поистине тропического лета горожане находились, что называется, на самообслуживании. Это вполне устраивало губернатора, пообещавшего избирателям мир и процветание. Лишняя шумиха ему была не нужна.

Но последнее лето оказалось уникальным, и собаки появились совсем другие. Морды у них были длинные, как у гавиалов, пасти утыканы десятками желтых шильев — тонких и чрезвычайно острых зубов длиной в палец. Повадки у них тоже изменились. Охотились они теперь группами по три: две загоняют, а одна поджидает в засаде. И самое главное — было их во много раз больше прежнего. Просто тьма-тьмущая.

Впервые на памяти старожилов пересохло Щучье озеро, обнажив илистое дно, напичканное в Степную войну неразорвавшимися снарядами. Да и по непролазным топям Обложных Мхов собиратели морошки могли ходить в домашних тапочках. Уровень воды в свирепой, никогда не прогревающейся реке Колдобе упал на три метра, и вода стала как парное молоко — значит, на Водораздельном хребте истаяли ледяные шапки, из которых питаются горные ручьи. Замученные жарой жильцы выбрасывались из окон раскаленных бетонных муниципалок-высоток, домашние животные дохли от жары, а неистребимые пасюки прятались в прохладных катакомбах, боясь нос высунуть наружу.

Опять я отвлекся… Итак, город попал в осаду. Выставленные на дальних подступах кордоны добровольцев из охотничьего общества палили картечью во все, что движется. На ближних подступах собак караулили разъезды конной жандармерии, которой выдали автоматы «петров» с разрывными пулями дум-дум. Окраины денно и нощно патрулировал особый полк пожарной охраны, вооруженный ранцевыми огнеметами, которые были взяты со стратегических складов. Наряды городской полиции, перешедшей на казарменное положение, готовы были по первому сигналу блокировать и зачистить собакоопасный квартал.

Но эти новые псы таинственным образом проникали в город сквозь несчетные заслоны, просачивались между густо расставленных постов — то ли пролезая через канализационные коллекторы, то ли перелетая по воздуху. Иных объяснений не мог придумать никто, включая коменданта гарнизона. Позже мы разобрались, в чем было дело.

Гильдия и-чу никогда не занималась собаками: мы слишком уважали свою профессию, да и время наше ценилось порой на вес платины. (Золото мы не берем еще со времен царя Мидаса.) Теперь пришлось. Я имею в виду четвероногих, а не презренный металл. Гильдию вынудили нарушить ее неписаное правило.

Городской голова, военный комендант, полицмейстер, главный санитарный врач и даже сосланный из столицы сановник — они заранее сговорились, оделись в парадные мундиры и под вечер заявились к нам домой. С муаровыми лентами через плечо, с золотыми эполетами и лакированными ремнями, увешанные от горла до пупа орденами. Зрелище…

Позже выяснилось, что отец третий день ждал этого визита, уже терпение начал терять. Зато мы — младшее поколение — были ошарашены и тотчас прониклись законной гордостью. В кои-то веки к нам, Пришвиным, переписью сибирской нелепо зачисленным в мещане, явились на поклон первые лица города.

Отец прогнал детей наверх, как нашкодивших щенков. Прогнал одним грозным взглядом. Было обидно. Особенно мне — старшему сыну, наследнику, полноправному и-чу. Злость душила меня целых полторы минуты, а потом я вспомнил о системе упражнений по самоконтролю и прочитал то, что под номером три. Я называл его «Они еще локти будут кусать».

Разговор отца с первыми лицами затянулся. Мать трижды носила в гостиную подносы с горячим кофе. Она умеет варить какой-то особенный арабико. Дед успел выкурить добрую дюжину трубок, в которые он набивает лишь отборный «Капитанский» табак. К слову сказать, у него лучшая в городе коллекция трубок из верескового корня; он ею очень гордится и, получив новый экземпляр, радуется, как ребенок. Набивая и раскуривая трубку, Иван Пришвин демонстративно кряхтел и охал, словно собирался помереть в страшных ревматических корчах.