Леонид Смирнов - Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу

— Крх-уить, — только и смог вымолвить я, пытаясь сказать ему: «Простите, мудрейший, мы лишь хотели вернуть вас к жизни».

— Какое добросердечие! — прошипел он, как будто слышал мою мысль от начала до конца. — И какие острые клювы…

Старик держался за свою израненную голову. По безволосой его коже протянулась бурая дорожка мокрой пыли — на щеку стекал кровяной ручеек. Старик не спешил или не умел заговорить кровь.

— Крха-хью. Хуа-уа, — изощрялся я по-птичьи, желая произнести: «Нам очень жаль, но другого пути не было».

— Невежды! — воскликнул старик. — Трудно придумать более никудышное заклинание. Ну да ладно… Поздно сетовать о всходах, когда рис убран.

— Крх-фьюить, — пропел я, что означало: «Ваша мудрость потрясает, как и наше незнание».

— Уж никак не предполагал, что и на Севере в почете лесть. Впрочем, у вас она столь же груба, как вся ваша культура, — пробурчал старик.

Он устал стоять и опустился на корточки. Мы с Настей тем временем успели подняться на ноги и усиленно отряхивались, чистили перья.

— И что теперь прикажете делать? — обращаясь к сияющим небесам, осведомился старик. Небеса промолчали. — Вы нарушили мое самосозерцание, и я не скоро смогу вернуться к прерванному занятию. Придется вернуться в мир и… — Он замолк, словно захваченный какой-то важной мыслью. — Или вы даны мне небесным владыкой Шанди… — Снова не договорил и на сей раз молчал дольше минуты. Он посмотрел на нас пристально, сощурив и без того глаза-щелочки, покачал головой, тут же скривившись от боли. — Вы по уши в помете, юнцы. Давненько я не видал столь знатно вляпавшихся в помет. Так и быть — я верну вам первоначальный облик. Но при одном условии: три года вы будете служить мне верой и правдой. Пока я слишком слаб, чтобы в одиночку выжить на краю Вселенной.

Он не ожидал ответа. Знал и так: мы согласны на все.

— Пошли-ка в тень. Здесь недолго получить солнечной колотушкой по голове, — в первый раз улыбнувшись, произнес старик. Улыбка получилась хитрая и страшная — из-за наполнявших рот черных кривых зубов.

И наша троица заковыляла в ближнюю, наиболее просторную пещеру. Она была полна потрескавшихся, рассыпающихся в пыль, измолотых беспощадным временем статуй Будды. Это действительно был древний монастырь — времен Великого шелкового пути. И с нами говорил древний кудесник — самое малое, времен победоносного генерала Буонапарте.

— Кр-хули. Крха-кью, — произнес я, уверенный, что ожившая мумия меня поймет.

— Хотите знакомиться… И-Го и На-Сяо. Странные имена, но я слышал и почудней. А меня зовут просто: Ли Хань. Меня выслали из Поднебесной, когда ваши прапрадеды еще не вышли из материнской утробы. Я — скромный лекарь, не угодивший мандарину… А сейчас я хочу выспаться. Разбудите меня, когда за нами придут. — И старик улегся прямо в пыль, свернувшись в клубок, как большущий кот.

Нам оставалось только развести крыльями. Ну и дела… Судьба оказала нам милость — даровала невероятную встречу с удивительным стариком, которая разом перевернула нашу жизнь.

Напуганные мною мальчишки наутро вернулись в горную долину в сопровождении нескольких мужчин, вооруженных луками и кремневыми ружьями. Ли Хань встретил их на пороге пещеры.

— Поздно явились! — гневно произнес он по-фаньски. — Но я не вижу розог! — Пришедшие не нашлись что ответить. — Запоздавшее наказание открывает дорогу к плахе, — продолжал старый фанец, и ему внимали, все ниже склоняя головы. — Порка — лучшее спасение от палача… — Он еще долго учил их жить.

Наконец отряд тронулся в обратный путь. Ли Хань сидел на импровизированных носилках: к двум длинным ружьям были привязаны уложенные поперек колчаны и на-лучья. Мы с Настей то парили в вышине, то описывали круги над головами, приноравливаясь к скорости пешеходов. Пока еще не поротые мальчишки бежали впереди, крича и размахивая руками, как будто в деревню направлялось царское посольство, а не пыльный старик в сопровождении пары странных птиц.

— Эге-гей! Смотрите, кого мы ведем!

Миновали крепость, которая на деле оказалась еще меньше, чем почудилось нам вначале. Какой спрос с усталых, голодных, напуганных пальбой птиц?.. Стражники глядели на нас, разинув рты и выпучив глаза. И только вороненое дуло пулемета на всякий случай провожало нас в полете над сторожевой башней.

Мужчины зашагали веселее, значит, скоро дом. Затем носильщики поменялись и едва не помчали бегом, словно боясь куда-то не успеть. Мы приближались к оазису, из которого старик ушел еще в прошлом веке.

В первый миг оазис показался мне райским уголком. Плоть ненавистной пустыни раскололась под напором подземных вод, и она отступила, лишь время от времени огрызаясь песчаными наносами и ураганными ветрами, которые пытались сорвать тонкий слой плодородной почвы.

Уже потом, когда очеловечился и смог обойти новое место обитания из конца в конец, я осмотрелся в оазисе как следует. Осмотрелся и ужаснулся. Жалкие хибары, прячущиеся за высокими дувалами. Глубокие арыки с мутной водой на самом дне. Вонючий дым от горящего кизяка. Голая земля, считанные деревья и густые заросли кустарника, подковой охватывающие источник. А еще лоскутки заботливо возделанных полей, на которых круглый год копошится фаньская часть местного населения…

Разглядели мы нашего спасителя только теперь — когда он смыл с себя вековую пыль и грязь, оделся в чистые и аккуратно заштопанные обноски. Он словно сошел с древней фаньской акварели: старик-мудрец с высоким лбом, плавно переходящим в огромную лысину, с остатками волос на висках и затылке и жиденькой бородой на кончике подбородка. Его невыразительные на первый взгляд глаза не пытались пронзить тебя насквозь, а как бы исподволь, незаметно проникали внутрь собеседника, тотчас определяя настроение, не пропуская малейшую мыслишку или чувство, добираясь до самых сокровенных воспоминаний.

Наше с Настей обратное превращение должно было произойти на площади перед караван-сараем. Старик посчитал, что жителям оазиса следует увидеть его от начала до конца. Только тогда они будут уверены, что перед ними нормальные люди, возвращающие себе истинный облик, а не оборотни, надевающие человеческую личину, дабы улучить подходящую минуту, наброситься и сожрать.

Здешние фаньцы и уйгуры, в разноцветных полосатых халатах, толпились у распахнутых ворот караван-сарая. Женщины были отодвинуты в задние ряды, а детишки усыпали верхушки дувалов, как стаи галдящих птиц. В ожидании колдовского действа люди обменивались слухами, принесенными из Урумчи и Кашгара, и обсуждали виды на урожай.

Мне уже не верилось, что вот так запросто мы снова станем людьми. Не раз и не два за последние дни меня охватывало отчаяние и казалось, мы останемся пернатыми на веки вечные. Аминь. Хорошо хоть мы с Настей говорили на разных птичьих языках, и свои страхи я мог держать при себе.