Иван Алексеев - Засечная черта

Они шли уже вторую неделю. Михась был в старенькой крестьянской одежонке, с ужасно мешавшей ему бородой на лице. Только вот обуть лапти он отказался наотрез. Хорошие сапоги на простом мужике выглядели как седло на корове и сразу бросались в глаза, но Михась сам придумал для себя легенду. Он-де не простой мужик, а писарь из Владимира, идет с сестрой к дальним родственникам в Рязань, где, говорят, грамотных людей зело уважают и ценят, не то что в родном Владимире, где его опорочили безвинно и он гордо ушел с богатого купеческого двора. Незамысловатая легенда давала им возможность зарабатывать на пропитание, поскольку услуги писаря нужны всем и всегда, а запас продуктов, и тех, которые сумела собрать в дорогу Анюта, и тех, что вручил им с благословением отец Серафим, быстро кончился. Конечно, Михась мог бы поохотиться, но охота весной — дело неблагодарное, да и отняла бы много времени, а они спешили. Пару раз им удавалось подсесть в купеческие обозы, но те передвигались на небольшие расстояния, до ближайших деревень, и основной путь Михась и Анюта шли пешком, одни-одинешеньки на глухих лесных дорогах.

Но им покуда везло, и лихие люди не встречались на пути, поэтому боевой чухонский нож спокойно лежал себе у Михася за голенищем. У Анюты тоже под рубахой имелся нож, похожий на финку дружинника. Михась добыл его в самом начале пути в одном из постоялых дворов, взяв в уплату за свои писарские услуги. Хозяин постоялого двора, которому понадобился грамотный человек, спокойно выслушал просьбу Михася, который якобы потерял сей совершенно необходимый в путешествии предмет хозяйственно-бытового назначения и желал его приобрести, пожал плечами и с радостью согласился вручить прохожему грамотею не деньги, а эквивалентный товар. Когда Михась, закончив работу, рассматривал несколько ножей, принесенных хозяином ему на выбор, Анюта ожидала, что дружинник возьмет охотничий, с массивной рукоятью, гардой-крестовиной и широким лезвием, заточенным на конце зловещим полумесяцем. Но Михась выбрал совсем другой, явно поварской, простецкий на вид.

Как только они вышли из постоялого двора и очутились одни на безлюдной дороге, Михась протянул девушке нож в берестяных ножнах.

— Держи, дружинница, боевое оружие! Спрячь под платьем, и дай Бог, чтобы выхватывать из ножен не пришлось, — со вздохом произнес он, явно сомневаясь в реальности своего пожелания.

Михась, скрепя сердце, согласился взять девушку с собой на Засечную черту. Анюта долго уговаривала его, заявила, что ей после убийства Никифора никак нельзя оставаться в своем селе, а идти больше некуда, кроме как с Михасем, которому она спасла жизнь. Леший решил, что там Анюта может остаться в одной из станиц, выйдя замуж за лихого станичника, или, если разрешит начальство, может даже отправиться со сменным отрядом в Лесной Стан, в котором всегда существовала проблема невест, поскольку ведущие к вырождению близкородственные браки были категорически запрещены. «Анюта вполне сгодится в жены любому нашему дружиннику, например тому же Желтку», — рассуждал Михась, так и не научившийся в свои уже не совсем юные годы хоть сколько-нибудь понимать женские души.

Анюта взяла протянутый ей нож, с сомнением принялась его разглядывать, небрежно вертя в руке.

— Михась, а почему ты не выбрал тот, красивый, охотничий, с большой рукоятью? Он был больше похож на боевой нож, а этим только капусту рубить.

— Ну, нет, Анютушка! Во-первых, у настоящего боевого ножа не должно быть гарды, то есть крестовины на рукоятке. Она при быстром выхватывании может зацепиться за что-нибудь, и при боевых порезах в обратный ход, которым я тебя учил, гарда мешает, в одежде вязнет. А при уколе рукоять такого ножа упирается в ладонь, поэтому она должна быть короткой. Вспомни, как ты моим ножом работала!

— Надо же! — удивилась Анюта. — А я-то думала, что ты меня этот твой нож держать обучал потому, что другого под рукой не было. А он, оказывается, настоящий.

— Конечно, настоящий боевой. Я потому тебе и выбрал похожий!

Анюта с уважением посмотрела на врученный ей нож и, отвернувшись от дружинника, приподняла подол и закрепила ножны под рубахой. Конечно, ни Михась, ни Анюта не могли знать, что и через четыре с половиной столетия из всего известного им арсенала по-прежнему сохранятся на вооружении русских разведчиков и спецназовцев лишь эти простенькие на вид ножи с прямым лезвием, полукруглой широкой заточкой на конце, с укороченной рукоятью без гарды.

Они шли небыстро, поскольку дорога была сплошь покрыта скользкой весенней грязью, пока еще не начавшей высыхать. Солнце заглядывало на эту узенькую лесную дорогу, вокруг которой сплошной стеной высились вековые ели с темной густой хвоей, лишь на короткое время. Было довольно прохладно, в лесу стояла тишина, нарушаемая лишь негромким щебетанием и свистом пока еще немногочисленных птиц. Анюта не обращала внимания на эти звуки весеннего леса, шла молча, думая о том же, о чем она привыкла думать в течение всех этих последних месяцев своей жизни. Мысли ее явно были отнюдь не легкими и радостными, и между бровей девушки залегла суровая складка. Михась, как всегда, не замечал и не понимал ее состояния, зато он, конечно же, в отличие от Анюты, мгновенно уловил изменение в сопровождавшем их путь птичьем концерте.

— Анюта, стой! Ты — вправо, я — влево! — негромко скомандовал дружинник.

Они остановились, развернулись спина к спине, как не раз делали на тренировках. Ветви елей раздвинулись, и из леса не выскочили, а вышли, не спеша, даже как-то лениво, добры молодцы в количестве двух десятков рыл. На рылах этих играли пренебрежительные ухмылки, они явно ожидали не такой скудной добычи.

— Ишь ты, учуяли, встали столбами! — произнес в адрес Михася и Анюты чернявый разбойник в замызганном кафтане из малинового бархата, с серебряной серьгой в ухе, по-видимому, атаман. — Что ж с вами делать-то, чутливые вы мои?

— А глянь-ка, атаман, сапоги-то у мужика добрые, как раз мне по ноге! Может, и деньга у него имеется. Да и девка молодая да статная, нам в самый раз сгодится, — хихикнул один из разбойников, окруживших Михася и Анюту, и протянул свою грязную лапу к девушке.

Налетчики даже не удосужились извлечь из-за поясов топоры и кистени, понадеявшись на свое подавляющее численное превосходство и робость безоружных и беззащитных жертв.

— Что вы, православные! — жалобно забормотал Михась, боязливым умоляющим жестом выставив перед собой руки с раскрытыми ладонями. — Свят, свят, свят!

Третий «свят» был условной командой, по которой они оба должны были начать работать по заранее согласованной схеме. Работа эта была как две капли воды похожа на те действия, которые произвел Разик на пиру у воеводы: удар на стэпе с разворота прямыми пальцами в глаз левому крайнему противнику, «двоечка» кулаками с обратным скручиванием корпуса на скрестном шаге в челюсть и нос следующему, давяще-ломающий удар ногой по колену третьему. И выход в образовавшуюся брешь. На все про все три секунды.