Андрей Муравьев - Меч на ладонях

Иоланта хмурила брови, но не перебивала монолог, и рыцарь продолжил:

– Пару лет назад до меня дошли слухи о том, что император подыскал тебе жениха из своих приближенных… Мало ли, что купцы заезжие брякнут… Мало ли? Но я задумался… – Он поднял связанные руки. – Рука у меня уже не та, что раньше. Кто помоложе, легко сделает старого беззубого волка… а я… я и есть старый…

Рыцарь нехорошо усмехнулся и скривился от боли в разбитом рту.

– И я решил взять себе то, что могла дать мне старость. Взять как залог… как поручительство того, что я буду обеспечен, если что… Ну, если сбудутся самые плохие предположения… Если мне, как старому псу, укажут на ворота, то мне будет что прихватить в дорожную котомку… И когда вы, баронесса, появились здесь в сопровождении рыцаря, то мне показалось, что я все сделал правильно… Я уходил, меня уходили – все одно!

Баронесса покачала головой:

– А что же не ушел во время войны? Мог бы взять деньги и…

Д'Кобос, за время исповеди сгорбившийся и постаревший на глазах, сверкнул очами:

– Не надо! Я – хранитель! Я бы бился до последнего! – Он осуждающе посмотрел на зардевшуюся девушку. – Я ушел бы с деньгами только тогда, когда МЕНЯ бы выгнали. И никак иначе.

Он вздохнул.

– Все деньги – под корнями второй справа вишни в третьем от конюшни ряду. – Подумав, он добавил: – А Колли отпустите… Он только выполнял то, что я ему говорил.

После этих слов старый рыцарь отвернулся к стене.

Иоланта думала минуту.

– Встань, славный рыцарь!

После этих слов все в зале удивленно поглядели на юную баронессу, но она сама не отрывала взгляда от повернувшегося на ее голос испанца.

– Встань! – Она повернулась к Тимофею: – Развяжите ему руки, синьор рыцарь.

Казак хмыкнул, пожал плечами и, под недоуменными взглядами собравшихся в комнате, выполнил приказ.

Испанец изумленно посматривал на свою бывшую госпожу, растирая старческие, покрытые венами кисти. Он все так же задирал нос, но видно было, что это дается ему с огромным трудом – при задержании его изрядно помяли.

Иоланта де Ги поднялась перед все так же сидевшим на полу бывшим хранителем замка, маленькая ладошка легка на седую голову, склонившуюся покаянно перед своей госпожой. Баронесса приняла решение и старалась донести его до присутствовавших.

– Я мало знала вас, синьор рыцарь, – громко сказала она, подавая связанному Артуро руку. – Но надеюсь, еще узнаю вас. То, что случилось, я оставляю между вами, мной и Богом, под милостивым взглядом Которого мы ходим по этой полной грехов земле и Который учил нас прощать заблудших ближних наших…

Старик порывисто бросился к протянутой руке и облобызал ее. По изрезанному морщинами и шрамами лицу катились крупные слезы, рыдания душили грудь убеленного сединами воина.

Баронесса не отнимала руку, второй поглаживая по волосам коленопреклоненного хранителя:

– Ваша должность хранителя замка останется у вас пожизненно. Вместе с дарованными нами тысячей солидов из тех, которые, надеюсь, я найду у вишни, указанной вами, и на которые вы купите себе дом в городе, надеюсь…

Артуро Оскар Убейдо д'Кобос кивнул, душившие его слова признательности не находили выхода. Смотревший на все это Улугбек Карлович только покачал головой.

– Что же касается вашего проступка… – Иоланта сделала паузу. – То оставить его без последствий я не имею права.

Все насторожились.

– Поэтому повелеваю… – Баронесса задумалась. – Я отправляю вас в отставку с должности капитана дружины с тем, чтобы вы смогли остаток дней провести в покое и отдыхе, который вы заслужили долгой службой нашей семье.

Испанец попробовал что-то возразить, но юная госпожа только шевельнула ручкой, и старик притих.

– Ваша должность позволяет вам находиться в замке с тем, чтобы помогать мне в минуты опасности и давать советы, но от командования вы отстраняетесь… – Иоланта де Ги посмотрела на осунувшегося рыцаря и добавила уже менее официальным тоном: – Это наименьшее наказание, которое вы заслужили.

Д'Кобос кивнул.

– Что же касается командования нашим войском, то… – Она сделала паузу. – Я предлагаю этот пост рыцарю Тимо, оказавшему нам неоценимую помощь в недавней кампании.

Горовой попробовал открыть рот, но властная ручка хозяйки окрестных земель прервала высказывание казака.

– И дарую ему и его верным друзьям Улугбеку, Константину и Захарию, – баронесса слегка запнулась, произнося сложное для восприятия европейца имя, – тысячу солидов из тех же средств за помощь при обороне замка и отыскание казны.

Иоланта перевела взгляд на подъесаула, застывшего после ее слов, и его ученого товарища и сделала жест, призывая их к ответным словам. Но время шло, а оба «полочанина» так и не раскрывали ртов. После нескольких секунд молчания, во время которых Тимофей Михайлович переваривал свалившееся на него предложение работы, а Улугбек обдумывал дипломатичный ответ, Иоланта негодующе сдвинула брови – от звания коннетабля, то есть главы военных сил, даже такого маленького государства, редко отказываются однощитовые рыцари без гроша за душой, да еще и недавно положенные.

Сомохов шагнул вперед. Первым делом он поклонился и речисто поблагодарил за высокую оценку их труда по защите замка и поиску виновников хищения казны. Он решил не называть вором того, кто, по-видимому, останется приближенным. Кроме того, он напомнил баронессе, что все они находятся в квесте, путешествии, от которого зависит их честь, следуя на край цивилизованного мира на поиски потерянного артефакта важного, но тайного для непосвященных значения. Напустив тумана, он от имени Горового отклонил предложение остаться в замке, но еще раз любезно поблагодарил за деньги, дарованные им из возвращенного хозяйке сокровища.

Иоланта, поняв, что ей отказали, недовольно сверкнула глазками, сжала кулачки, но настаивать не стала. Только процедила, что от таких возможностей не отворачиваются, но Бог им судья. После чего милостиво разрешила всем покинуть ее, ибо она устала после всего пережитого и хочет побыть одна, но добавила, чтобы копать в саду начинали немедленно. Она спустится через полчаса посмотреть.

Все присутствовавшие откланялись и быстро вышли из зала. Впечатлений за час было больше, чем можно переварить.

Через неделю на постоялом дворе у перекрестка южной Миланской и старой Венецианской дороги встретились две необычные компании. В первой ехал здоровенный, по местным понятиям, однощитовой рыцарь на рослом германском жеребце. За ним следовали оруженосец, оседлавший более дешевого андалузца, и две телеги, одной из которых правил восточного вида рослый купец в алеманской шапочке, а второй – молодой итальянец в стеганом жакете лучника или дешевого мерсенария [167]. Вместо товаров или разборного шатра на телегах были сложены короба и завернутый в тряпье продолговатый тюк, на многочисленных ухабах и ямах издававший металлический звон. Такой груз возить положено скорее купцам да коробейникам, нежели благородному сословию, но сказать слова упрека или насмешки в глаза компании решился бы только последний идиот – уж больно сурово выглядели высоченные рыцарь и его оруженосец. Еще бы больше удивились встречные, если б узнали, что в коробах хранятся не пряности и не ткани, а перегонные реторты и мешки с какими-то порошками, забранными из лаборатории старого Бернавоззо, а в тюке завернут не отрез полотна, а ствол кованой пищали с романтичным именем Ева.