Андрей Валентинов - Диомед, сын Тидея. Книга первая

Отказаться? Обида смертная! Отпустить? Куда? Вокруг лагеря – стража, и у леса стража, и возле ворот городских.

– Не смотри, что худая, койрат Диомед! Крепкая! За коровами ходить будет, шить будет, детей рожать будет...

– Пожалейте...

Груди свои маленькие рукой прикрыла, лоно прикрыла, а на лоне – волоски светлые...

Хохочут куреты – весело им. Они хохочут, а я все Медный Дом вспоминаю. Тогда мы со Сфенелом за Амиклу вступились. А за эту кто вступится? Ведь я клялся Светлой!..

...Клялся – но всех не пожалеешь. Не спасешь. Не заступишься. А на душе – злость черная. После всего, что было, жалеть? А кто дядю Эгиалея пожалел? И всех остальных? И моего папу?

Теперь победитель я. А победителям – все!

Фоас подмигивает, и его парни подмигивают...

...Легла, глаза ладонями закрыла, закусила губы. А когда я на нее навалился, забилась, завыла, все колени пыталась сжать. Царапаться стала, кусаться – пока я ей горло не сдавил. Захрипела тогда, обмякла. А когда меня в себе почувствовала – закричала, страшно так. Потом еще раз крикнула – и умолкла. Не стонала, не плакала, только один раз и прошептала:

– Польно...

По-беотийски прошептала. «Польно» – больно.

Лежала – и кровью пахла. И оба мы с нею в крови, словно убили друг друга. А когда я заснул – убежала. Как и была – голая.

«...Не ударишь, не оскорбишь, не надругаешься. Никогда!»

Зачем ты отпустила меня, Светлая? Почему не превратила в зарево, в ночной ветер, в туман над поляной?

– Ведь чего выходит, Тидид? Присягнул я ему, Алкмеону этому, и все наши присягнули. Деваться-то куда? А ты уезжаешь... хоть бы с собой взял, а еще друг называется! Обидно, даже! Да знаю, знаю, не любят у тебя там в Калидоне чужаков, а тебе с дедом разбираться... Может, все же вдвоем поедем, а? Вдвоем мы их всех враз! Да понял, я, Тидид, понял. Нельзя... А в Аргосе? Чего я без тебя буду в Аргосе делать? Ну какой из меня к Мому-Дурню басилей! Родичи еще! Завопят: пришел час, Сфенел богоравный, права наши вернуть! И права вернуть, и стада вернуть, и села вернуть, и чего не было – тоже вернуть. Такое начнется! И теперь уж точно – женят. Буду род наш продолжать – Анаксагоридиков плодить. Ровно бык, честное слово! А ты бы ее, Тидид, видел, эту невесту! Не к ночи вспоминать... Ладно, за домом твоим пригляжу, и за Амиклой пригляжу, а то пропадет девчонка. И... вот чего! Я тебе, Тидид, подарок приготовил. Не-не, не смотри сразу. Тут такое дело было – менялись мы. Щербатый, Амфилох который, у брата женщину выменял – Манто, Тиресиева дочка, помнишь? Выменял – и отпустить хотел, к отцу. А она говорит, что помер Тирисей, почуяла она. Вот ведь, не пережил Семивратные, старик! Жалко, мудрый был, говорят! Это я, Тидид, вот к чему. Амфилоховы ребята храм обнесли. Много чего набрали, ну и среди всякого прочего щит прихватили – висел там. Приметный! Он по жребию Щербатому и достался. А я увидел...

Узнаешь?

Только не смей благодарить, понял? Не смей, Тидид, обижусь! Да так обижусь!

...Черная кожа, полустертые белые звезды, Селена-Луна посреди. Селена – Глаз Ночи.

Папа!

И снова бьют копыта в сырую землю, и грива конская перед глазами, а вокруг – локрийский лес...

Все то же, только теперь мы не спешим, никуда не гоним. Можно вволю смотреть по сторонам, останавливаться, где душа пожелает, пить злое молоко у ночного костра, долго лежать на земле, глядя в низкое осеннее небо...

Все можно – да вот только ничего не хочется. И даже не поймешь, почему...

Глашатая не было, стражи у дверей не было, и сами двери оказались распахнуты. Только на ступеньках сиротливо лежал чей-то забытый сандалий. Быстро, видать, убегали!

Три года назад меня сюда не пустили. А сегодня я и спрашивать не стану.

Сам войду!

Рядом – Фоас, рядом – мои куреты, им тоже интересно: переглядываются, языками щелкают. Еще бы! Мало кто переступал порог этого дворца, так похожего на старый свинарник. Нелюдимо живет мой дедушка, Ойней Живоглот!

Он бы и сейчас нас не пустил, и во дворец, и в город. Даже стражу выставил, даже дружину свою из соседних сел кликнул. Да только дружина подзадержалась почему-то, а ворота нам открыли. Дядюшка Терсит открыл. Верил ему мой дед! Верил – и поскользнулся. Вступил так сказать – в дядюшку Терсита.

Оружие спрятано, даже доспехи надевать ни к чему. Некому Живоглота защищать! Поднимайся по старым ступеням – и бери басилея за жабры.

Скучно даже!

Много я чего передумал, пока сюда ехал. Обо всем думал, но все больше о деде. Ведь не всегда таким он был. Стариков послушать (самому не довелось, да Фоас рассказал), так первым храбрецом слыл Живоглот, героем. Еще бы, Беллерофонтов побратим! Самого Беллерофонта, шутка ль? Говорят даже, что не один Главкид Беллерофонт Химеру Огнезевную убивал, а с дедом. Странно даже, а как подумаешь, чего же тут странного? Ведь Ойней Партаонид – самого Мелеагра-героя, дяди моего сводного, отец. Он же папин папа!

Вот ведь как случается! Был героем – Живоглотом стал.

Я смотрю на Фоаса, он – на меня. Кажется, и моему чернобородому родичу не по себе в этих стенах. Всякое о дворце дедушкином говорят. Будто и не дворец это, а пещера с дюжиной Химер. И с Гидрой впридачу.

– Ты... Ты... Ненавижу! Ненавижу!

Думал, он на грифа похож, дед мой Живоглот. На злого грифа, что сидит в каменных палатах на троне каменном. Сидит, глазами круглыми вращает, ищет – кого бы склевать. А он рыбой оказался. Старой рыбой с выпученными глазками и отвисшей челюстью. Не говорит – булькает.

– Чего... Чего тебе надо? Моего... моего добра? Не получишь, не получишь!

Я ждал, пока он добулькает, да по сторонам смотрел. Только смотреть тут не на что. Стены в побелке осыпавшейся, вместо трона – скамейка, бараньей шкурой покрытая, а за скамейкой – полдюжины перепуганных старичков, дедовых даматов. [26]На окнах ставни – гвоздями заколоченные. Не удержался – первым делом ставни открыл. Никудышние гвозди оказались!

– Уйди! Уйди, сын греха! Уйди, я тебя ненавижу, и твоего отца ненавижу! Почему ты не в Гадесе, как он?

Булькает! А даматы стоят столбами, пустыми глазами светят. Страшно им! И то, всю Этолию Калидонскую ограбили. Ни стыда, ни совести – последнюю козу готовы забрать! И предпоследнюю – тоже (это я про дядюшку Терсита). Правда, главных лиходеев тут нет. Бежали они, Онхест, Келевтор и Ликопей, дедовы племянники, те самые, что себя наследниками Калидона считали. Бежали – басилея бросили!