Вениамин Гиршгорн - БЕСЦЕРЕМОННЫЙ РОМАН

А фарс тут даже очень при чем.

На поверхности лежит упоминание о пьесе Сарду «Мадам Сан-Жен», а внимательное изучение текста обнаруживает прямое сродство с этим произведением, в своем роде образцовом по легкости в мыслях и профессиональной точности, с какой эта легкость отбалансирована. «Ах, „Мадам Сан-Жен"!» – вздохнет матерый театрал, мигом припомнив, как ломились на этот спектакль в послереволюционные и послевоенные годы, с каким восторгом принимал замордованный штормами истории зритель тех лет ухватки и словечки парижской прачки, взявшей с бою положение герцогини-маршальши, тяготящейся правилами поведения придворной дамы и щеголяющей по сцене в неглиже. Какие актрисы сражались за эту роль! Королевы! Но только уж истинный театрал – зубр, со знанием иностранного языка, припомнит, что французское выражение sans g?ne означает по-русски «бесцеремонный» – вот он, оказывается, где корешок названия предлагаемого чуда-юда, охоту принять которое в свои запасники обнаруживают сейчас одни пародисты.

Пародисты? «БЕСЦЕРЕМОННЫЙ РОМАН» – пародия? Роман-пародия? Разве может быть такое?

Современный русский читатель такого не знает, никогда в глаза не видел. Пародия – язвительное стихотворение по поводу неудачной строки какого-нибудь зарапортовавшегося пииты, особенно уродливо смотрящейся вне контекста. Это да, к этому нас приучили периодическая печать и телепередачи «Вокруг смеха». Знатоки припомнят, что существуют и прозаические пародии, обыгрывающие не столько хромоту, сколько просто манеру чьего-то письма. Но только конченые книжники смутно припоминают сейчас, что пародия может противопоставить себя жанру целиком, наконец, пласту культуры, господствующему мировоззрению. Припоминают, да за примерами ходить приходится далеко-далеко, в другие века и заморские страны. А оказывается, этот пряный фрукт выращивали и в наших садочках, да вот не успели вывести морозоустойчивый сорт.

Мудрая муза Урания согласно кивнет, заслыша такие слова. Да, по определению, пародия – знак неприятия явления, символ осознания механизма его воздействия, веха преодоления этого воздействия способом воспроизведения в карикатурном виде. А масштаб у явления может быть любой: хоть строка, хоть вселенский обычай.

Правило пародии – насыщенность текста и, как следствие, краткость. Исключения есть (одно из них перед нами), они подтверждают правило. Развернутая пародия теряет в насыщенности, теряет остронаправленность, пестрит, раздергивается на мелочи, автор быстро утрачивает власть над утомившимся вниманием читателя и если кого и тешит, то только самого себя.

Нашим глазам «РОМАН SANS-G?NE» отчетливо кажет эти изъяны. Но не авторским, но не глазам тогдашних читателей. Почему? Потому что явился в пору краткой передышки на всеобщем перекате «из огня да в полымя».

Позади… Лучше не вспоминать, что позади; главное, остались живы. Впереди… Слух идет, впереди мировой пожар. Повезет ли так, как повезло? А вокруг мир, тишина, как они призрачны, как хрупки! Хочется кувыркаться, орать, скоморошничать. Что тут за этики-этикеты! Цена им – непросохших пол-«лимона», как раз столько давали во времена «огня» на барахолках и в шалманах. А ты молод, жив, черт побери, насмеяться бы до упаду, успеть мазнуть по всему на свете! И что с того, что обхохочешь беспризорные монументы, навек застывшие руки в растопырку над крапотой лузги? Их прежней чести нет, а от грядущей… А будет ли грядущая? Вот сейчас как бабахнет!…

Может быть, именно этим ощущением проносящегося интервала между «огнем» и «полымем» так привлекают внимание книги тех лет. Что «полымя» шарнуло вовсе не то, что ждали, это неважно, важно дух захватывающее чувство стремительности общего потока; спасибо авторам, что запечатали меж страниц и послали нам это распахнутое, вздернутое до предела состояние ума и сердца.

Трое авторов «БЕСЦЕРЕМОННОГО РОМАНА», безусловно, из их числа.

Прискорбная обнищалость нашего восприятия собственной истории такова, что не вдруг можно назвать литературные и общественные явления, которым достается от авторов «РОМАНА». Стоило бы, наверное, провести всесоюзную викторину: кто укажет большее число китов, стоя на которых «РОМАН» изловчился лягнуть. Со всей определенностью можно сказать, что «Янки» здесь ни при чем, авторы в него не метили, как раз наоборот. В традициях капустника – благодарное избрание в качестве основы общеизвестного сюжета. Зритель (в данном случае читатель), заранее зная сюжет, не отвлекается на его перипетии, а всецело отдается репризам, малым эпизодам, а им соотносимость с главной сюжетной линией может нечаянно придать некоторую глубину и блеск. Авторы явно надеялись вызвать смех, не столько адресуясь к Марку Твену, сколько турнув безупречнейшего из` моралистов графа Сен-Симона в министры полиции, а прекраснодушного Шарля Фурье, по своей прихоти, выставляя осрамившимся бюрократом, проторговавшимся на дележке общественного продукта.

Просматривается, что в «РОМАНЕ» достается не только литераторам и политикам, но и деятелям киноискусства тех лет, да вот сохранились ли в Белых Столбах те лихие киноленты, что так намозолили глаза молодым свердловчанам?

О языке «БЕСЦЕРЕМОННОГО РОМАНА» говорить страшновато.

Здесь и низкопробная газетная скороговорка, и напыщенный словарь неоромантиков, и диалоги-ипереводизмы» обезоруживающе инфантильного склада, и школярские потуги на стиль – и не вдруг скажешь, где это сознательное пародирование, где просто тогдашняя норма речи для литературы подобного сорта, случайная взвесь на ветрах великой социальной бури, вольготно витающая в опустошенных дворцовых залах прежней щепетильной иерархии художественного слова.

Дело осложняется еще и тем, что, по нашему ощущению, намерения и возможности трех авторов существенно различались.

В тексте чувствуется разнобой манер и средств от иронической прозы (а местами и вовсе не иронической, вполне респектабельной) до откровенного бурлеска, до коверной сценки-репризы, подобно многоступенчатой ракете, взметывающей заключительное словцо на рукоплесканье публики. Кто лебедь? Кто рак? Кто щука в нашем триумвирате? Исследовать надо.

Но прежде чем исследовать, надо сделать текст доступным широкому читателю. Именно эту задачу и взяли на себя составители. Они отлично сознают, сколь неблагодарное дело писать предисловия к анекдотам. И, отдавая себе отчет в опасной близости от этой смешной позиции, поспешно устраняются, уступая дорогу патриархам нестройно топочущего в грядущее процветающего племени «еслибистов».

Читатель! Тебя учили, что Наполеон умер на острове Св. Елены, что Пушкин убит на дуэли кавалергардом Дантесом, что Бисмарк и Гарибальди не только не были друзьями, но остро ненавидели друг друга, что в истории не было случая, чтобы папу римского с позором выгнали из Ватикана. Тебя учили, что отошедшие эпизоды мертвы и с ними покончено раз и навсегда.