Лорел Гамильтон - Пляска смерти

– Я не знала даже, что такое правило есть.

– Это нечто вроде выживания наиболее приспособленных, ma petite. Если Самсон недостаточно силен, чтобы освободиться, или избежать хитростей Валентины, он меньше будет стоить в глазах своего мастера. Так некоторые мастера городов отделяют сильных от слабых. Тех, кто не выдерживают испытания, понижают в ранге, меняют в другие земли, убивают. – Он говорил спокойно, просто излагая факты, но я слишком хорошо его знала, чтобы не уловить легкий тон неодобрения. – Очень мало американских мастеров правят сейчас так в своих землях.

– Я старше других американских мастеров, – заметил Сэмюэл.

Я посмотрела на Жан-Клода, он на меня.

– Но она – наш вампир, а мы по этому правилу не живем.

Ричард чуть прижал меня к себе, будто боялся того, что я способна сказать или сделать.

– Если его отец заявляет, что Самсон должен вырваться из-под ее взгляда самостоятельно, значит, так и должно быть, но мы напомним всем нашим вампирам, что подчинять взглядом в нашей стране незаконно. Это считается принуждением.

Произнося эти слова, Жан-Клод смотрел на Валентину.

Она надула губку и крепче прижалась к Самсону. Он обнял ее, будто в ответ на ее жест – а может быть, это она его заставила. Если она его достаточно подчинила, то слова не нужны, чтобы им командовать, а мы влипли глубже, чем я думала. Дело в том, что если вампир подчинит тебя достаточно сильно, то он тобой владеет. Такой вампир может призвать свою жертву в любой момент. Встать под твоим окном и вызвать тебя в ночь. Черт, некоторые из них даже могут призвать своих жертв как лунатиков, через весь город. И если Валентина подчинила его, он даст ей кровь, как только она захочет. У него не будет выбора.

Не знаю, что бы я сделала, но вдруг в комнате появилась новая энергия. Воздух посвежел, в нем появился едва уловимый запах соли и моря. У Самсона прояснились глаза, исчез этот непонимающий, зачарованный взгляд. Карий цвет глаз отца сменился агатовой чернотой глаз матери. Он глядел на сидящее у него на коленях вампирическое дитя, и на лице его было выражение, которое я уже видела: на молодом лице десятилетия мудрости, не соответствующие внешности. И сейчас по этому взгляду, устремленному на Валентину, виден был каждый день из этих прожитых семидесяти лет. И видно, что он не больше двадцатилетний обыкновенный парнишка, чем Валентина – дитя.

Он попытался снять ее с колен, но она вцепилась в него, изо всех сил притворяясь ребенком.

– Самсон, ты меня совсем не любишь?

Он покачал головой:

– Нет, – ответил он. – Не люблю.

Она надула губки, даже сумела слезы изобразить, будто он задел ее чувства. Может, и задел – Валентину черта с два поймешь.

Он оттянул ее от себя и твердо поставил на пол.

– Второй раз ты меня не обманешь, потому что я ощутил твой разум. Ты не дитя, Валентина. Ты думаешь не так, как дитя. – Он передернулся, потер руки, ладонями от плеч вниз, будто очищая их от ощущения, где они ее касались. – Я видел, что ты хотела со мной сделать. Хотела меня убедить, будто я хочу, чтобы ты это делала со мной. – Его снова передернуло. – Твой ум начал хотеть вещей, которых не позволяет возраст твоего тела. Боль для тебя – замена секса.

Она уперла руки в боки, топнула ножкой.

– Не знаю, о чем ты говоришь. Наверное, это ты сам такого хочешь. – И она обернулась к Жан-Клоду: – Мастер, можешь ли ты найти среди наших гостей кого-нибудь, кто даст мне сделать ему больно? Я соскучилась.

Сказала она это так, будто никакого противоречия не было: объявить Самсона извращенцем, а потом попросить именно то, в чем он ее обвинил.

Жан-Клод вздохнул:

– Ашер, не будешь ли ты так добр отвести ее к Бартоломе?

Ашер поднялся из кресла, где сидел почти неподвижно во всех этих разборках. Но Натэниел его опередил:

– Я ее отведу.

Все обернулись к нему. Он улыбнулся:

– У вас с Сэмюэлом разговор о вампирских делах. Ашер здесь будет полезнее, чем я.

Он подошел к нам попрощаться, и Мика отодвинулся с дороги, пропуская его ко мне. Ричард все еще обнимал меня за плечи, и рука его напряглась, будто он хотел отодвинуть меня прочь от Натэниела.

Натэниел коснулся его руки, и Ричард застыл. Сила его хлестнула молнией, как плеть по коже.

– Ай, Ричард! Блин, это же больно! – вскрикнула я.

Натэниел поежился:

– И правда, больно.

Но в голосе его не было жалобы.

– Назад, – сказал Ричард, и в голосе его чуть слышалось рычание. Он контролировал свою силу, чтобы она меня не обожгла, но это было как льнуть к горячей печке, когда знаешь, что очень скоро она еще сильнее жарить начнет.

Натэниел улыбнулся и протиснулся мимо нас, прижимаясь грудью к руке Ричарда. Тот отодвинулся, но попытался отодвинуть и меня, а я, честно говоря, не хотела оказаться в середине. Поэтому я остановилась, но Натэниел был так близко, что шагнуть вперед я тоже не могла. У Ричарда был выбор: поднять меня, или передвинуть, сделав мне больно, или отпустить, или отодвинуться без меня, или остаться где стоял, и чтобы Натэниел к нему прикасался.

Он пытался отступить назад, а я не хотела двигаться с места, а Натэниел просто смотрел на нас с расстояния в дюйм. Ричард не хотел отодвигаться без меня или оставлять меня одну с Натэниелом. Символично было так, что словами не передать.

Натэниел заговорил тихо, не отводя лавандовых глаз от лица вервольфа. Его грудь почти прижимала ко мне руку Ричарда.

– Ты как пес, метящий территорию. Может, тебе на Аниту поссать – пусть все знают, что она твоя?

Я застыла – ничего хорошего это не сулило.

Ричард зарычал низко и глубоко – звук завибрировал у меня по коже, по телу Натэниела. Мы оба вздрогнули – пожалуй, по разным причинам.

– Прекратите оба! – велела я.

– Она не кость, которая может достаться только одному, – сказал Натэниел.

Ричард снова зарычал, и на этот раз его сила хлопнула по мне плоским электрическим ударом. Мы с Натэниелом сказали одновременно: я – «больно!», он – «м-м-м!»

– Ну ты, извращенец! – почти выкрикнул Ричард.

– Может быть. Но этот извращенец готов сделать для любимой женщины и своего ребенка то, чего не сделаешь ты.

Ричард отдернулся так резко, что я пошатнулась – Натэниел меня подхватил.

Ричард отступил. Натэниел заставил его отступить – не силой, а правдой.

Натэниел подхватил меня, и я не мешала, потому что, если бы я сейчас отстранилась, все представление пропало бы зря. Слишком давно я ошиваюсь среди ликантропов, чтобы не понять, что происходит. Натэниел, мой покорный Натэниел, вышел отбивать подачу. Самой доминантной личности из всех, что есть в моей постели, он давал понять, что он – сила, с которой следует считаться. Почему сегодня? Почему именно сегодня решил Натэниел провести черту на песке? Ребенок. Конечно же, дело в ребенке. Что-то во всей этой истории заставило Натэниела ощутить, что он должен стать более доминантным. А может быть, ему, как и мне, надоело слушать и смотреть, как Ричард показывает, будто он – самый главный из моих возлюбленных, а ведет себя, как приятель, с которым мы иногда трахаемся. Ничего плохого в этом нет, но не может один и тот же мужчина быть и любовью вашей жизни, и случайным дружеским трахом. Это роли взаимоисключающие.