Лорел Гамильтон - Пляска смерти

Натэниел поддержал меня, и я обняла его, спрятала лицо у него на груди – потому что не знала точно, что на этом лице выражается. Натэниел выступил против Ричарда – и победил. Что еще может измениться просто из-за возможности, что будет ребенок?

– Я уведу Валентину, а вы поговорите про бизнес.

– Этот бизнес тебя касается, – напомнил Мика за моей спиной.

– Но мне потом можно будет рассказать, а по вампирским вопросам у меня все равно мнения не будет. – Он осклабился. – Также меньше всех я буду возражать против кого бы то ни было, кого Анита выберет себе как pomme de sang или любовника. – Он поцеловал меня в лоб и шепнул: – А еще дело в том, что Валентина меня не пугает.

Я посмотрела на него:

– А меня, знаешь, пугает то, что тебя она не пугает.

Он улыбнулся уже не так широко, только мне:

– Знаю.

И он поцеловал меня в губы – ласково и нежно. Потом отодвинулся, и я его отпустила, все еще не до конца понимая, что за перемена случилась в нем.

Валентина подошла к нему, он взял ее за ручку и повел к дальнему коридору. Она оглянулась на всех нас и показала язык.

Клодия послала за ними Лизандро, сказав вслух:

– Пригляди там, чтобы Бартоломе не сделал ничего такого, чего не должен.

Но я не сомневалась, что после представления Валентины и Самсона она просто не хотела оставлять с ней наедине никого из не-вампиров. Честно говоря, я тоже.

– Как ты можешь его любить? – спросил Ричард.

Я обернулась к нему. Он сгорбился, потирая ладонями руки от плеч, как от холода. Но холодно ему не было – по крайней мере, не тот это был холод, от которого можно защититься одеялом. Холод сердца это был, или души, или разума. Такой холод проедает дыру в самой твоей сути и оставляет за собой что-то темное и страшное.

Я смотрела на него и искала ответа на его вопрос. Такого ответа, от которого ему не стало бы еще больнее. Вздохнув, я поняла, что ничего, кроме правды, не придумать. Уж кем бы ни были мы с ним друг для друга, кем бы мы друг для друга ни стали когда-нибудь, но всегда между нами была и будет хотя бы правда.

– Я тебе задал вопрос, – напомнил он, и его сила полыхнула в комнату как жар из печи, которую открыли посмотреть. Но жар тут же рассеялся – Ричард пытался держать себя в руках.

– Почему я люблю Натэниела? – переспросила я.

– Да, именно это я спрашивал, – сказал он со злостью.

– Потому что с ним я никогда не чувствую себя извращенкой.

– Потому что он сам извращенец, – проворчал Ричард. – Рядом с ним кто угодно кажется нормальным.

Я почувствовала, как мое лицо закрывается – той непроницаемой маской, которую я надеваю, когда злюсь и пытаюсь держать себя в руках.

– Может быть, не совсем время для такого разговора? – предположил Жан-Клод.

Мы оба к нему даже не повернулись.

– Во-первых, – начала я сдавленным, контролируемым голосом, – Натэниел не извращенец. Во-вторых, он готов переменить всю свою жизнь, если я забеременела от него, а ты нет. Так что я бы на твоем месте не стала швыряться камнями в его сторону.

– Если ты беременна, я на тебе женюсь.

Комната вдруг наполнилась тишиной такой густой, хоть топор вешай. Я уставилась на Ричарда, секунду, две, и наконец смогла сказать:

– О Господи Иисусе, Иосиф и Мария! Ричард, ты думаешь, это и все, что нужно? Жениться, чтобы ребенок не был байстрюком, и сразу все будет хорошо?

– Я не заметил, чтобы кто-нибудь другой такое предложил.

– Потому что все знают – я бы сказала «нет». Все остальные мужчины моей жизни понимают, что брак здесь ни при чем. Важно здесь то, что мы, быть может, создали новую маленькую личность. И делать должны все, что для этой личности будет лучше. Если я за кого-нибудь выйду, чем от этого будет лучше малышу?

Он посмотрел на меня, и столько было страдания в этом взгляде, столько борьбы – будто я сказала что-то совершенно непонятное, непостижимое.

– Если женщина от тебя беременеет, ты на ней женишься, Анита. Это называется нести ответственность за свои действия.

– А если ребенок не твой? Ты сможешь воспитывать не своего ребенка? Быть женатым на мне и изображать папочку, видя, что младенец похож на кого-то другого?

Он закрыл лицо руками и вскрикнул:

– НЕТ!

Убрал руки, и я увидела искаженное гневом лицо. В комнате вдруг вновь стало жарко, будто от его силы физическая температура росла.

– Нет, я бы спятил. Ты это хотела услышать?

– Нет, – ответила я. – Но это надо было услышать тебе.

– Что? – нахмурился он.

– Я оценила твое предложение, Ричард. Действительно оценила, но если бы я за кого-то и захотела выйти, то лишь за того, кому все равно будет, кто окажется отцом.

– Так ты выйдешь за Натэниела или Мику?

И снова меня обожгло жаром по коже.

– Я не собираюсь ни за кого замуж, можешь ты понять?

– Ты только что сказала…

Я оборвала его:

– Нет, я такого не говорила и не имела в виду. Это то, что ты услышал.

– Ты беременна, Анита.

– Возможно , я беременна.

– Ты не хочешь, чтобы у ребенка был отец?

Я уставилась на него, думая, что бы такое сказать, чтобы все-таки до него дошло.

Жан-Клод встал рядом – не совсем между нами, а чуть в стороне, вершиной тупоугольного треугольника.

– Я думаю, ma petite хочет сказать, Ричард, что брак в ее жизненные планы не входит, а появление ребенка этого отношения не изменит.

Он говорил доброжелательно-безразличным голосом – которым говорил, когда хотел кого-нибудь убедить или успокоить.

– А если это ребенок мой, так что я должен делать – смотреть и улыбаться, когда его будут воспитывать Натэниел и Мика?

Я опустила голову – что я могла на это сказать?

– Ульфрик! – рявкнула Клодия голосом сержанта на плацу, одергивающего нерасторопного новобранца.

– Что? – обернулся он, и сила его снова обожгла меня.

– Во-первых, держи в руках свою силу, она всех тут палит. Ты, царь волков, должен подавать подданным пример получше.

– Не твое дело, крыса, какой я подаю пример моим волкам.

Она продолжала, будто и не слышала:

– Во-вторых, ты портишь Аните настроение еще сильнее, чем оно и так испорчено.

Он издал какой-то бессловесный звук, почти вопль. Но сила его стала опять всего лишь жаром, уже не болезненным. Он подавлял ее, хотя она никуда не делась.

– Я не хочу портить Аните настроение, но если она беременна, то должна знать, что прежнюю жизнь она продолжать не сможет.

– Ты все еще хочешь засадить ее в клетку, – сказала Клодия. – Поймать и засадить в клетку образца пятидесятых годов.

– Брак – не клетка, – возразил он. – У тебя получается, будто я хочу, чтобы она всегда ходила по дому босая и беременная.

– А это не так? – спросила она, и злость ее несколько смягчилась, будто она поняла наконец, что он не наглый сопляк, а просто сам себя не понимает.