Энн Райс - Кровь и золото

– Не надо слез, Бьянка, – прошептал я.

И резким, ожесточенным движением, совсем как раньше, вонзил зубы в белую шею. Тело мое затопил густой поток крови, сверкающей, горячей, словно свет ламп и свечей; кровь лилась толчками, словно ее сердце по собственной воле накачивало меня жизнью, ускоряя мое сердцебиение. В голове просветлело. Тело стало невесомым.

Где-то далеко плакала Бьянка. Чего она боится?

Я увидел сад. Увидел сад, который рисовал под влиянием любви к Боттичелли, – с апельсиновыми деревьями, с характерными цветами, но то был и мой сад, старый сад отцовского дома под Римом. Как мог я забыть собственный сад? Как мог я забыть сад, где впервые играл ребенком?

Память вернула меня в Рим моей смертной жизни, и там рос мой сад, сад виллы отца, я шагал по мягкой траве, слушал, как журчит фонтан, и казалось, меняясь со временем, он все равно оставался прежним и все так же ждал меня.

Я лег на траву, над головой качались ветви деревьев. Я услышал, как ко мне быстро и ласково обращается чей-то голос, но не мог разобрать слов, но потом понял, что Амадео ранен, что он попал в руки тех, кто причинит ему боль и навлечет зло, что мне пока нельзя отправляться к нему, я только попаду в расставленную ловушку: я должен остаться здесь.

Я хранитель царя и царицы, так я и объяснял Бьянке – хранитель царя и царицы, и должен отпустить Амадео скитаться во времени, а если я выполню свой долг, то ко мне, возможно, вернется Пандора – Пандора, странствующая по северным городам Европы, Пандора, оставившая след.

Благоухающий сад изобиловал сочной зеленью, и тут я явственно увидел Пандору. Пандору в мягком белом платье, с распущенными волосами – такой, какой я описывал ее Бьянке. Пандора улыбнулась. Она направилась ко мне. Она заговорила – Царица хочет, чтобы мы были вместе, сказала она. Я смотрел в ее большие удивленные глаза и знал, что она рядом, совсем рядом со мной, стоит только руку протянуть.

Не может быть, что это игра воображения, не может быть, думал я. И мне живо вспомнились звуки голоса Пандоры, наша ссора в ту первую ночь, когда она стала моей невестой: пусть во мне бурлит новая кровь, я не ищу прибежища ни у рассудка, ни у суеверий. Я могу войти в легенду и выйти из нее! Ты боишься меня, потому что не знаешь, кто я. Я выгляжу как женщина, а говорю как мужчина, и твой разум отказывается сложить два и два.

Пандора, заново обретя юность, сидела на скамье в саду, вынимая из коричневых волос лепестки цветов – она навеки останется девочкой-женщиной, как Бьянка всегда будет молодой девушкой.

Я раскинул руки и прикоснулся пальцами к свежей траве.

Внезапно я упал на спину, вырвавшись из сада мечты и иллюзий, и обнаружил, что неподвижно лежу на полу святилища между высокой стеной горящих свечей и ступенями возвышения, где на троне восседала чета древнейших.

Казалось, вокруг ничто не изменилось. Даже Бьянка по-прежнему плакала.

– Помолчи немного, милая, – сказал я, не в силах отвести глаз от Акаши и от ее груди, сокрытой золотым шелком египетских одежд.

У меня возникло полное ощущение того, что со мной, прямо в этом святилище, побывала Пандора. И ее красота сплелась с красой и обликом Акаши, но как так получилось, я не понимал.

Что значат твои знамения? – прошептал я. Я сел, затем поднялся на колени. – Объясни, возлюбленная моя царица. Что они означают? Что ты когда-то привела ко мне Пандору, потому что захотела, чтобы мы были вместе? Помнишь, что мне рассказывала Пандора?

Я замолчал. Но мысленно продолжал обращаться к Акаше. Продолжал умолять. Где Пандора? Неужели она снова вернет мне Пандору?

Повисла долгая тишина. Потом я встал.

Я обошел стену свечей и обнаружил, что моя прелестная спутница пришла в полное смятение чувств, став свидетельницей простого чуда – недвижимая царица одарила меня Кровью.

– А потом ты замертво упал назад, – рассказывала она. А я не смела подойти, ты же велел не двигаться с места.

Я успокоил ее.

– И потом ты все же очнулся, заговорил о Пандоре, и я увидела, что тебе намного… намного лучше.

Это правда. Кровь оздоровила меня, руки и ноги стали полнее, тяжелее, а лицо постепенно приобретало естественные очертания. Несмотря на оставшиеся глубокие ожоги, я уже был похож на человека сильного и властного; я и сам чувствовал, что к телу возвращается былая мощь.

Но до рассвета оставалось всего два часа. Я не рассчитывал самостоятельно открыть дверь и был не в настроении молить Акашу творить чудеса для всех и каждого. Я понимал, что необходимо поделиться обновленной кровью с Бьянкой, что я и сделал.

Не оскорбится ли царица, что я, только что испив от нее, предложу Могущественную Кровь ребенку? Узнать ответ я мог только на опыте.

Я не стал пугать Бьянку предостережениями и сомнениями. Я жестом предложил ей подойти, лечь рядом и обнять меня.

Я вспорол запястье и приказал ей пить. Я слышал, как она охнула от изумления, почувствовав вкус Могущественной Крови, и ее нежные пальчики когтями вцепились в мою руку.

Насытившись, она по собственной воле отстранилась и медленно села рядом со мной. В ее затуманенных глазах отражался свет.

Я поцеловал ее в лоб.

– Что ты узрела во Крови, моя красавица? – спросил я.

Она покачала головой, словно не находила слов, и положила голову мне на грудь.

В святилище воцарился мир и покой, и пока мы отходили ко сну, лампы постепенно догорели и угасли.

Осталось гореть лишь несколько свечей, я чувствовал приближение рассвета; в склепе, как я и обещал, стало тепло, сверкало богатое убранство; над нами торжественно восседали царь и царица.

Бьянка потеряла сознание. Оставалось не больше трех четвертей часа до того, как дневной сон завладеет и мной.

Я посмотрел на Акашу, восхищенно отметив отблеск угасавшей свечи в ее глазах.

– Ты знаешь, какой я лгун, правда? – спросил я. – Ты знаешь, какой я негодяй. И ты, моя повелительница, играешь со мной в мою же игру?

Я действительно расслышал ее смех?

Возможно, я сходил с ума. Я пережил много боли и повидал немало чудес, на мою долю хватило и голода, и крови.

Я взглянул на Бьянку, доверчиво устроившуюся на моем плече.

– А ведь я вложил ей в голову образ Пандоры, – прошептал я, – и теперь, куда бы она ни отправилась, она будет ее искать. А Пандора, не сомневаюсь, увидит мой образ в ее ангельских мыслях. Таким образом, мы с Пандорой сможем через нее найти друг друга. Ей такое и в голову не придет. Она думает только о том, как утешить меня, как выслушать, а я, несмотря на всю любовь, увезу ее на север, в страны, где, по словам Рэймонда Галланта, видели Пандору. Я негодяй, но чтобы продолжать жить, когда жизнь разрушена и сожжена дотла, требуется нечто грандиозное. Сумасбродное устремление, ради которого я готов отказаться от Амадео, которого нужно бы спасти, как только вернутся силы.