Энн Райс - Кровь и золото

Меня снова потрясла красота ее маленького личика Особенно обращал на себя внимание прелестный рот, но и холодные черные глаза не утратили своей притягательности.

Я пожалел и несчастного Асфара, столь страшившегося меня, и его спутников – сущих детей в смертной жизни и юношей в бессмертии.

Надо ли добавлять, как они были красивы? В момент превращения они только-только вышли из детского возраста и, сохранив мальчишескую пухлость черт, уже обладали телами взрослых.

– Почему ты явилась без приглашения? – спросил я. – И как ни в чем не бывало сидишь в моем кресле.

– Прости меня, – нежно заговорила она. – Я не смогла удержаться от искушения и пришла. Я обыскала весь дом вдоль и поперек.

– И этим гордишься? – спросил я.

Губы Эвдоксии дрогнули, словно она собиралась заговорить, но в глазах показались слезы.

– Где книги, Мариус? – тихо спросила она, – Где древние египетские книги? Книги, которые были в храме и которые ты украл?

Я не ответил.

– Я пришла, чтобы найти их, – сказала она, глядя в пустоту и не сдерживая слез. – Пришла, потому что вчера ночью мне привиделись жрецы из храма и я вспомнила, как они уговаривали меня прочесть старые легенды.

Я по-прежнему стоял молча.

Эвдоксия подняла на меня глаза и тыльной стороной ладони вытерла слезы.

– Я ощущала ароматы храма, запах папируса, – сказала она. – Я видела, как сидит за столом Старейший.

– Но ведь он выставил Священных Прародителей на солнце, – наконец заговорил я. – Не стоит заблуждаться, думая, что он ни в чем не повинен. Старейший был исполнен злобы и все сделал намеренно. Он ожесточился и думал только о себе. Тебе известно, какая судьба его постигла?

– Во сне жрецы сказали мне, что ты забрал книги, Мариус Они говорят, что ты прошел в библиотеку и, не встретив сопротивления, вынес все древние свитки.

Я вновь не ответил. Но скорбь ее разрывала мне душу.

– Скажи мне, Мариус, где эти книги? – продолжала уговаривать Эвдоксия. – Если ты позволишь мне прочесть их, узнать древние египетские предания, в моей душе найдется для тебя место. Неужели ты не даруешь мне такую малость?

Я тяжело вздохнул и постарался, чтобы голос мой прозвучал как можно более мягко:

– Эвдоксия, тех книг больше нет, все, что от них осталось, хранится здесь, у меня в голове. – Я постучал пальцем по лбу. – Варвары, захватившие Рим, сожгли мой дом вместе с библиотекой.

Она покачала головой и закрыла лицо руками, не в силах смириться с услышанным.

Я опустился рядом с ней на колени и попытался развернуть к себе, но безуспешно. Она молча плакала, и по щекам струились кровавые слезы.

– Я запишу все, что смогу вспомнить, а помню я многое, – увещевал я. – Или, если хочешь, продиктую все нашим писцам. Реши, как тебе удобнее, и я с любовью передам тебе эти знания. Твое желание мне понятно.

Не время было объяснять ей, что большая часть того, что она искала, не представляла интереса, что древние предания строились на суеверии и даже песнопения не содержали ни капли смысла.

Так говорил и Старейший. Но за годы жизни в Антиохии я прочел свитки. И помнил их содержание. Каждое слово навеки запечатлелось в моей душе и в моем сердце.

Она медленно повернулась ко мне. И вдруг, подняв руку, погладила по голове.

– Зачем ты взял эти книги?! – в отчаянии зашептала она– Зачем забрал из хранилища, где им ничто не угрожало?!

– Мне хотелось узнать, что в них написано, – откровенно ответил я. – Почему же ты за всю жизнь не прочла их? Почему не переписала? Ты же выполняла такую работу для греков и римлян. Так почему же теперь ты во всем винишь только меня?

– Виню? – серьезно переспросила она– Я тебя ненавижу.

– Старейший был мертв, Эвдоксия, – тихо напомнил я. – Старейшего уничтожила Мать.

Ее глаза распахнулись, невзирая на слезы.

– И ты хочешь, чтобы я поверила, что это сделал не ты?

– Я? Я убил того, кому было больше тысячи лет? Я, только вчера рожденный? – Губы мои исказила горькая усмешка– Нет. Его убила Мать. Она же попросила меня вывезти ее из Египта. Я только выполнил ее просьбу.

Я заглянул Эвдоксии в глаза, надеясь убедить ее в своей искренности, заставить ее взвесить последнее, важнейшее доказательство, прежде чем будет продолжена война, порожденная беспочвенной ненавистью.

– Загляни в мои мысли, Эвдоксия, – предложил я. – Убедись во всем сама.

Я воскресил в памяти и заново пережил мрачные минуты, когда Акаша растоптала Старейшего. Я припомнил, как из лампы, по волшебству поднявшейся в воздух, на останки вылилось масло. Как вспыхнула древняя кровь.

– Да, – прошептала Эвдоксия. – Огонь – наш враг, наш извечный враг. Ты говоришь правду.

– Сердцем своим и душой клянусь, – ответил я, – так все и было. И как, став свидетелем смерти Старейшего, обремененный столь великой ответственностью, мог я оставить там книги? Я, как и ты, хотел прочесть их. И сделал это, живя в Антиохии. Я перескажу тебе все, что в них содержалось.

Она надолго задумалась, а потом кивнула в знак согласия и застыла, низко склонив голову. Я поднялся на ноги.

Эвдоксия достала тонкий платок и вытерла кровавые слезы.

– Я запишу все, что вспомню, – вновь пообещал я. – И то, что сказал Старейший, когда я впервые пришел в храм Я посвящу этому труду каждую ночь, пока не доведу его до конца.

Она не ответила, и я смог заглянуть ей в лицо, только опустившись на колени.

– Эвдоксия, мы могли бы поделиться друг с другом своими знаниями, – принялся убеждать я. – В Риме я устал так, что на целое столетие утратил всякую связь с жизнью. И мечтаю узнать то, что известно тебе.

Я не мог понять, обдумывает ли она мои слова или погрузилась в собственные грезы.

– В последний день я спала как в лихорадке, – сказала она, не поднимая головы. – Мне снилось, будто ко мне взывает Рашид.

Что я мог ответить? Сердце мое разрывалось от отчаяния.

– Нет, я не ищу утешения, – продолжала она. – Лишь говорю, что мне снились кошмары. А потом я оказалась в храме в окружении жрецов. И меня охватило ужасное ощущение: очень четкое ощущение времени и смерти.

– Это мы преодолеем, – пообещал я, опускаясь перед ней на одно колено.

Она посмотрела мне в глаза, словно желая убедиться, что я не намерен ее одурачить, и покачала головой.

– Нет. Мы тоже умираем. Когда приходит наш срок.

– А я не хочу умирать, – заявил я. – Бывает, хочу уснуть, иногда даже погрузиться в сон навеки – но не умереть.

Эвдоксия улыбнулась.

– Что бы ты написал для меня, – спросила она, – если бы появилась такая возможность? Какие предания доверил бы пергаменту, желая, чтобы я прочла и запомнила их?

– Не то, что читал в древнеегипетских текстах, – выразительно ответил я. – Слова более возвышенные, применимые ко всему на свете, полные надежды и жизненной силы, рассказывающие о взрослении и торжестве, повествующие – не знаю, как сказать иначе – о жизни.