Энн Райс - Лэшер

Ни одна, даже самая тонкая нить, способная привести к разгадке, не была оборвана. Благодаря клочкам почтовой бумаги и кодовому ключу от двери, найденным в Хьюстоне, они вышли на отель в Нью-Йорке. Все сотрудники этого отеля были опрошены. Водитель грузовика, один из самых важных свидетелей, прибыл в Новый Орлеан. Мэйфейры оплатили ему все дорожные расходы, так как хотели побеседовать с ним с глазу на глаз, а не по телефону.

Да, опустевшая камера Роуан в необитаемом офисном центре являла собой жуткое зрелище. Увядшие, гниющие цветы. Осколки фарфора на залитом кровью полу. Роуан удалось отсюда бежать. Но спастись она все же не сумела. В пути ее настигло нечто ужасное. Это произошло на краю лужайки, под огромным старым дубом. Исполинский дуб, настоящая местная достопримечательность, имел даже имя — Дуб Габриэля. Чрезвычайно живописное место. Моне доводилось там бывать. Туда часто привозили школьные экскурсии. Если вы приехали в Сент-Мартинвиль, вам обязательно следует посетить Музей Аркадии и увидеть Дуб Габриэля. Вообще-то в Сент-Мартинвиле два знаменитых дуба: Дуб Эванджелины — он красуется в самом центре — и Дуб Габриэля — этот растет за городом, неподалеку от старого дома. Говорят, он опирается на ветви, словно на локти: Габриэль, ожидая свою возлюбленную Эванджелину, устал и захотел прилечь. На земле, между этими локтями-ветвями, Роуан и настигла беда.

Токсический шок, аллергическая реакция, поражение иммунной системы. Доктора терялись в догадках. Однако в крови пациентки не удалось обнаружить никаких токсинов — ни вчера, ни сегодня. Об одном можно было говорить с уверенностью: у нее случился выкидыш. Возможно, он послужил единственной причиной ее нынешнего состояния.

Ужасно, ужасно. Как все это ужасно.

Но ужаснее всего было смотреть на Роуан, пластом лежавшую в белоснежной больничной постели. Голова ее неподвижно застыла на подушке, взгляд пустых глаз был устремлен в потолок. Она потеряла много крови, была сильно истощена, и лицо ее стало белым как бумага. Именно эта мертвенная бледность и безжизненность вытянутых вдоль тела, слегка повернутых ладонями вверх рук производили особенно гнетущее впечатление. Лицо ее полностью лишилось выражения, на нем не читалось ни малейшего проблеска мысли или чувства. Широко открытые глаза, казавшиеся теперь слишком круглыми, абсолютно не реагировали на свет и движение. Рот неожиданно уменьшился и тоже казался круглым; губы Роуан утратили индивидуальность, некогда делавшую их соблазнительными и женственными. Сидя у постели Роуан, Мона заметила, что неподвижность больной не абсолютна: в какой-то момент она попыталась согнуть руки, но сиделка вновь вытянула их вдоль тела.

Волосы Роуан заметно истончилось и поредели — еще одно свидетельство недостаточного питания и осложненной беременности. В белой больничной рубашке она казалась невероятно маленькой и походила на ангела в рождественском спектакле.

Смотреть на Майкла тоже было невыносимо. Совершенно убитый, заплаканный и дрожащий, он сидел у постели Роуан и беспрестанно говорил с ней, уверял, что ей не о чем беспокоиться — он всегда будет рядом, а врачи сделают все от них зависящее. Рассказывал, что обязательно повесит в ее комнате картины, что там будет играть музыка. Он отыскал замечательный старый граммофон. Они с Роуан будут вместе его слушать. Бедный Майкл не умолкал ни на минуту. «Мы обо всем позаботимся… Мы обо всем позаботимся», — как заведенный твердил он.

У Майкла не хватало духу сказать что-нибудь вроде: «Мы непременно найдем этого проклятого ублюдка, это чудовище. Он заплатит за все, что с тобой сделал». Да и кто мог пообещать такое бесчувственному существу, распростертому в больничной постели, существу, столь мало напоминавшему незаурядную женщину, некогда столь уверенно и успешно оперировавшую людские мозги.

В отличие от Майкла Мона понимала, что Роуан абсолютно ничего не слышит. Мозг ее все еще сохранял остатки функций, он заставлял легкие дышать, а сердце биться; тем не менее кровь текла по ее жилам все более вяло и конечности становились все более холодными.

В любой момент мозг мог окончательно выйти из строя и прекратить отдавать приказы внутренним органам. И тогда последние проблески жизни оставят тело Роуан. А разум, хозяин этого тела, уже покинул его, сняв с себя все заботы. Энцефалограмма показала это со всей очевидностью.

Изображение на экране было в точности таким, какое возникает при подключении аппарата к покойнику. Врачи сказали, что экран никогда не бывает абсолютно пустым.

Рассудок Роуан погиб, а тело превратилось в сплошную рану. И это тоже было ужасно. Бледные ноги и руки Роуан покрывали синяки. На левом бедре имелись признаки перелома. Помимо синяков на теле были обнаружены и несомненные следы насилия. Выкидыш проходил на редкость тяжело. Ноги Роуан были покрыты кровью и околоплодной жидкостью.

В шесть часов утра врачи отключили аппарат искусственного дыхания. Операция по удалению матки прошла быстро и без каких-либо осложнений. Все необходимые анализы были сделаны.

В десять часов утра они решили отвезти Роуан домой. Существовала лишь одна причина для подобной спешки: никто из родственников не надеялся, что она переживет этот день. А указания, которые Роуан дала на этот случай, отличались чрезвычайной ясностью. Вступив в права наследства, Роуан первым делом составила подробные письменные инструкции, согласно которым умереть она должна непременно в доме на Первой улице. «Мой дом» — так назывался он в бумагах. Все распоряжения были написаны ею собственноручно, столь характерным для нее аккуратным почерком. Она сделала их в счастливые дни, предшествовавшие свадьбе, особенно проследив за тем, чтобы они полностью соответствовали условиям и духу легата. Именно тогда она пожелала умереть на старинной кровати, некогда принадлежавшей Мэри-Бет.

К тому же приходилось принимать во внимание и бытующие в семье традиции. Родственники слонялись по коридорам благотворительной больницы и твердили: «Она должна умереть дома. Она должна умереть в хозяйской спальне. Нам следует забрать ее отсюда и отвезти на Первую улицу». Старый дедушка Филдинг проявил особую настойчивость.

— Она ни в коем случае не должна умереть на больничной койке, — заявил он непререкаемым тоном. — Прекратите ее мучить. Отвезите ее домой и дайте умереть спокойно.

Иными словами, безумие Мэйфейров достигло наивысшего накала. Даже здравомыслящая Энн-Мэри несколько раз повторила, что умирающую необходимо перевезти в старую хозяйскую спальню. Как знать, а вдруг духи предков, обитающие в доме, помогут Роуан выздороветь, заметила она. Даже Лорен присоединилась к общему хору голосов.