Энн Райс - Лэшер

Лица собравшихся сияли восторгом и изумлением. Казалось, благодать Господня снизошла на толпу. Вдруг я заметил крошечную скрюченную старушонку, которая неотрывно смотрела на меня из-под толстого грубого платка. Я успел рассмотреть ее блестящие глаза и беззубую улыбку. Внезапно она исчезла, словно растворилась в толпе. В этом нет ничего удивительного, сказал я себе. Мало ли в деревне горбатых старух. Принадлежи эта женщина к маленькому народу, она не осмелилась бы войти в церковь. Ведь маленькие существа — слуги дьявола, и свет Христовой любви невыносим для них.

Я закрыл глаза, сложил руки так, чтобы они представляли собой подобие остроконечного церковного купола, и начал вполголоса напевать церковный гимн, старинный и прекрасный:

Множество голосов присоединились ко мне. Нежный звук флейты подхватил мелодию. Потом в хор вплелись приглушенные раскаты тамбуринов и барабанов.

Сверху, с башни, донесся колокольный перезвон. Но не тот, что призван изгонять дьявола, а мерный, настойчивый и неспешный, но при этом радостный и чистый благовест, зовущий в церковь верующих, живущих в горах, в долине и на побережье.

В толпе раздались испуганные восклицания:

— Протестанты услышат колокольный перезвон! Они ворвутся в город, уничтожат наш собор и перебьют всех нас!

Однако эти малодушные вопли были заглушены другими, более громкими, ликующими восклицаниями:

— Эшлер, святой Эшлер, отец Эшлер, ты снова с нами! Наш святой вернулся на родную землю!

— Пусть раздастся звон, изгоняющий дьявола! — приказал я. — Пусть все ведьмы и колдуны, эти пособники зла, оставят нашу долину! Пусть услышат этот звон протестанты и в страхе устремятся прочь.

Ответом мне были громкие одобрительные крики.

Тысячи голосов слились в единый хор, распевая праздничный гимн. Я удалился в ризницу, дабы надеть полное торжественное облачение, драгоценную ризу и сутану из зеленого атласа, сплошь расшитую золотом. Надо сказать, что маленький Доннелейт обладал церковными облачениями, которые по роскоши и красоте не уступали тем, что я видел в богатой благоденствующей Флоренции. Вскоре я выглядел так, как приличествует выглядеть служителю Бога в часы величайшего праздника. Остальные священники тоже надели праздничные одеяния. Юные служки принесли свечи, необходимые для крестного хода. Мне сообщили, что все новые верующие приходят к собору, и все они, даже те, кто ранее страшился делать это, несут зеленые рождественские ветви.

Тогда я обратился к Господу с молитвой:

— Отец наш Небесный, если этой ночью мне суждено умереть, вверяю душу мою в твои руки.

Близилась полночь, однако время для того, чтобы начинать крестный ход, еще не настало. Опустившись на колени в ризнице, я предавался молитве, просил Господа укрепить мой дух, просил святого Франциска придать мне мужества. Подняв голову, я увидел, что в дверях ризницы стоит моя сестра, одетая в длинный зеленый плащ с капюшоном. Тонкой белоснежной рукой она сделала мне знак выйти в соседнюю комнату.

То было довольно просторное помещение, обшитое темными деревянными панелями и уставленное громоздкой дубовой мебелью. Стены сплошь покрывали полки с книгами. По всей видимости, здесь, в тишине, священники порой устраивали собрания или предавались теологическим изысканиям. Никогда прежде я не бывал в этой комнате. Но среди книг на полках я увидел знакомые трактаты, написанные по-латыни. А когда я заметил статую святого Франциска, основателя нашего ордена, сердце мое исполнилось радости. Впрочем, ни одно изображение моего покровителя, будь оно выполнено из мрамора или из гипса, не могло сравниться с тем сияющим образом, что я постоянно носил в своей душе.

Ныне душа моя пребывала в мире и покое, и мне не хотелось нарушать это блаженное состояние, вступая в разговор с сестрой. В те минуты мною владело одно лишь желание — молиться. Однако аромат, распространяемый сестрой, тревожил и возбуждал меня.

Эмалет провела меня в дальний конец комнаты. На стенах горели свечи. Сквозь окна, покрытые морозными узорами, ничего нельзя было разглядеть, кроме беспрестанно падающего снега. Вдруг, к своему великому изумлению, я увидел голландца из Амстердама, сидевшего за массивным столом. Он сделал мне знак сесть рядом. Я впервые видел его без нелепой шляпы с высокой тульей. Взгляд его сверкающих глаз был неотрывно устремлен на меня.

Странный волнующий запах, исходивший от сестры, вновь разбудил во мне смутные, не ясные мне самому желания. Возможно, то было плотское вожделение, но я не желал признаваться в этом даже самому себе.

Стараясь не измять своего парадного облачения, я осторожно опустился на стул и сложил перед собой руки.

— Чего вы оба хотите от меня? — спросил я, глядя то на сестру, то на голландца. — Вы желаете присутствовать на службе? Желаете исповедоваться, дабы принять сегодня Святое причастие?

— Я вижу, ты вознамерился спасти здешних жителей, — усмехнулась сестра. — Подумай лучше о своем собственном спасении. Немедленно покинь долину.

— Ты полагаешь, что я оставлю всех этих добрых людей без духовного наставника? Как видно, ты лишилась рассудка.

— Послушай меня, Эшлер, — подал голос доселе молчавший человек из Амстердама. — Я вновь предлагаю тебе помощь и защиту. Если ты готов внять голосу разума, сегодня ночью мы с тобой тайно покинем долину. Пусть здешние малодушные священники сами служат мессу, если у них хватит на это мужества.

— Ты предлагаешь мне отправиться в нечестивую страну, где господствует протестантская ересь? Но чего ради?

Прежде чем голландец успел ответить, вновь заговорила сестра:

— Эшлер, в далекие дни, когда слагались легенды, в пору, когда ни римляне, ни пикты еще не ступали на эту землю, люди твоего племени жили на острове. Нагие и дикие, они мало чем отличались от лесных зверей. Да, они обладали сокровенными знаниями, но кроме знаний, полученных при рождении, за всю жизнь не приобретали никаких других!

Когда римляне пришли сюда, поначалу они пытались совокупляться с людьми твоего племени так, как делали это с представителями всех других народов. Они полагали, что сумеют вывести новую породу людей, способных достичь зрелости в течение нескольких часов, и станут еще могущественнее. Однако все попытки совокупления оказались тщетными. Женщины, в лоно которых попадало семя Талтоса, незамедлительно погибали. Мужчины же, вступившие в соитие с женщинами этой породы, не могли оплодотворить их. И в конце концов было решено стереть племя Тал-тос с лица земли.