Энн Райс - Мэйфейрские ведьмы

Наконец он пересек заполненную мчащимися машинами Мэгазин-стрит и оказался в родном районе Ирландского канала. Дома здесь словно осели и съежились, колонны сменились подпорками. Даже огромные каркасы не росли дальше Констанс-стрит. И все же он чувствовал себя здесь прекрасно. Это был его район, та часть города, которая была и навсегда останется самой дорогой его сердцу.

Эннансиэйшн-стрит привела его в уныние. В отличие от Констанс-стрит, где хотя бы некоторые дома были недавно отремонтированы и свежевыкрашены, здесь не встречалось и намека на что-либо подобное. Повсюду виднелись заваленные мусором и старыми покрышками пустыри. Дом, в котором он вырос, давно стоял заброшенным, двери и окна были забиты покоробившимися от времени листами фанеры, а двор — место его детских игр — густо зарос сорняками; оградой ему служила уродливая и ржавая цепь.

От старых ялап, круглый год покрытых душистыми розовыми цветами, не осталось и следа, равно как и от огромных банановых деревьев, которые росли возле старого сарая в конце боковой аллеи. На двери бакалейной лавки красовался огромный висячий замок, маленький угловой бар не подавал никаких признаков жизни.

Только через какое-то время до Майкла дошло, что на всем обозримом пространстве окрестных улиц он единственный белый человек.

Чем дальше он шел, тем явственнее ощущал царящие здесь нищету и тоскливое запустение и тем сильнее охватывала его щемящая душу печаль. Кое-где все же попадались более или менее приличные домики, из-за оград которых на него с любопытством смотрели чернокожие малыши с вьющимися волосами, и круглыми глазенками. Но прежние обитатели квартала, судя по всему, давным-давно покинули веками обжитые места.

Вид Джексон-авеню привел Майкла в ужас. А состояние, в котором находились кирпичные многоквартирные дома в микрорайоне Сент-Томас, окончательно и без слов убедило его в том, что белые люди там больше не живут.

Да, теперь здесь хозяйничали чернокожие. Куда бы Майкл ни пошел, повсюду он ощущал на себе холодные, настороженные взгляды. Свернув на Джозефин-стрит, он направился в сторону старых церквей и школы. Деревянные домики в большинстве своем стояли заколоченными, многие были разграблены и зияли пустыми проемами окон и дверей; внутри валялась разбитая, покоробленная сыростью мебель.

Полуразвалившееся здание школы, где он когда-то учился, шокировало его как ничто другое. Битое стекло хрустело под ногами, от спортивного зала, которой он сам помогал строить и оборудовать, практически ничего не осталось.

И только церкви Святой Марии и Святого Альфонса гордо и неколебимо возвышались над царящей во всем квартале разрухой. Однако двери в обеих церквах были заперты, а дворик возле ризницы при церкви Святого Альфонса густо зарос высокими, по колено, сорняками и травой.

— Хотите посмотреть церковь?

Майкл обернулся и увидел перед собой маленького лысого человечка с круглым животом и блестящим от пота розовым лицом.

— Могу сходить в дом священника, и вас пустят внутрь.

Майкл кивнул.

Дом приходского священника тоже оказался запертым. Им пришлось долго звонить, прежде чем за стеклянным окошечком в двери появилась женщина с коротко остриженными темными волосами; глаза ее скрывались за толстыми линзами очков.

— Я хотел бы сделать небольшое пожертвование, — обратился к ней Майкл, вытаскивая из бумажника пачку двадцатидолларовых купюр. — И если позволите, осмотреть обе церкви.

— Боюсь, в церковь Святого Альфонса я вас впустить не смогу, — ответила женщина. — В нее давно уже никто не ходит. Это опасно. Штукатурка валится прямо на голову.

Штукатурка! Майкл вспомнил восхитительную лепнину, украшавшую потолок церкви, и лица святых на фоне голубого неба. Под сводами этой церкви его крестили, здесь он принял первое причастие, и здесь же над ним совершили обряд конфирмации. А после окончания школы он в белых одеждах шел вместе с другими выпускниками по центральному приделу и даже не удосужился бросить прощальный взгляд на великолепное убранство храма, потому что был слишком взволнован и думал только о том, что совсем скоро они с матерью уедут отсюда на запад.

— Господи, куда все подевались? — спросил он.

— Уехали, — коротко откликнулась женщина, жестом приглашая Майкла следовать за собой. Через дом священника они направились в церковь Святой Марии. — А цветные не посещают нашу церковь.

— Но почему везде запоры?

— Потому что нас без конца грабят.

Майкл даже представить себе не мог, как такое возможно. Он помнил, что двери храмов всегда оставались открытыми, что можно было в любой момент найти в них спасение от изнуряющей жары и в прохладном полумраке тихо побеседовать с ангелами и святыми или просто посидеть и подумать, вполуха прислушиваясь к молитвам стоящих на коленях перед алтарем пожилых матрон в цветастых платьях и соломенных шляпах.

Женщина провела его через алтарь. Мальчиком он прислуживал здесь и готовил вино для причастия. При виде великого множества хорошо сохранившихся деревянных статуй, по-прежнему стоящих на своих местах под готическими сводами, сердце его екнуло от радости.

Благодарение Богу, время пощадило хоть что-то в его родном квартале. Настроение Майкла слегка улучшилось. Глубоко засунув руки в карманы, он чуть наклонил голову, исподлобья глядя вокруг и вспоминая мессы, которые служились и здесь, и напротив — в церкви Святого Альфонса. Со временем споры и ссоры между обитателями квартала — ирландцами и немцами по происхождению — прекратились, чему в немалой степени способствовали смешанные браки. Школьники младших классов посещали мессу в церкви Святого Альфонса, а старшеклассники заполняли скамьи в церкви Святой Марии.

Перед глазами Майкла живо вставали картины прошлого. Вот они друг за другом подходят, чтобы принять Святое причастие: девочки в белых блузках и синих шерстяных юбках, мальчики в рубашках и брюках цвета хаки… А вот он — восьмилетний — стоит на ступенях этого храма перед его освящением, и в руках у него кадило с ладаном…

— Что ж, — прервала нить его воспоминаний женщина, — оставайтесь здесь сколько захотите. Обратно пройдете тем же путем — через дом священника.

Майкл сел на скамью в первом ряду и провел на ней около получаса, в задумчивости оглядываясь вокруг и стараясь запомнить как можно больше деталей, навсегда запечатлеть в памяти имена погребенных здесь людей, высеченные на мраморных плитах, образы парящих высоко над головой ангелов… Как необычен рисунок витража: ангелы и святые в деревянных башмаках… А ведь прежде он даже не обращал внимания на столь странное изображение.

Он вспомнил своих подружек — Марию Луизу в белоснежной накрахмаленной блузке, всегда туго натянутой на пышной груди, Риту Мей Двайер, которая в свои четырнадцать выглядела как вполне взрослая женщина… По воскресеньям Рита Мей всегда надевала красное платье и туфли на высоких каблуках, а в ушах у нее блестели массивные золотые сережки. Отец Майкла был одним из тех, кому поручали собирать пожертвования. Он проходил по длинным приделам и, останавливаясь возле каждого ряда, молча и торжественно просовывал вдоль него специальную корзинку, прикрепленную к длинной рукоятке. В католическом храме прихожанам запрещалось разговаривать даже шепотом.