Ирина Верехтина - Другая реальность, или По ту сторону снов [Сборник рассказов]

– Дак чё, мне одной ехать, а ты здесь останешься?

Маша покорно поднялась (ногам было мягко и немного щекотно) и поплелась следом за бабушкой. Она радовалась, что больше не надо ждать и что она наконец нашлась, и не обращала внимания на бабушкину воркотню. Миновав шумную, кипящую народом площадь, они вышли на улицу, которая оказалась странно безлюдной. Невдалеке стояла телега с запряжённой в неё серой в яблоках лошадью, которая показалась Маше знакомой…

Был у них в деревне такой же серый в яблоках жеребец. А мост старый, бревна подгнили, его бы разобрать да новый настелить, да – кому ж охота… А телега-то тяжёлая, мешки везли с солью, нагрузили сколько поместилось… Брёвна и разошлись. Жеребец провалился по брюхо, и пока бегали в деревню за помощью, пока его вытаскивали шестеро мужиков, – кричал отчаянно, не переставая. Встать он уже не смог: сломал обе передние ноги… Чтобы избавить Грая от мучений, поселковый милиционер вставил ему в ухо дуло револьвера и нажал на курок. Грай дёрнулся и затих. Милиционер опустился на колени, закрыл мерину глаза и погладил его по сухой красивой голове, прощаясь. – «Отбегался. Земля ему пухом…». Смахнул со щеки слезу и не оглядываясь зашагал к поселковому правлению.

***

– Грай! – обрадованно крикнула Маша, и жеребец, узнав её голос, призывно заржал. Вылечили всё-таки Грая! Наложили гипс, и кости срослись, а про милиционера дедушка пошутил, нарочно придумал. Маша тогда разревелась, но бабушка запретила плакать: «Сопли утри, и чтоб я не видела! Ишь чего удумала, по скотине плакать…» – и замахнулась на внучку полотенцем. Маша убежала от неё к Мишке Коломину и всласть наплакалась, уткнувшись носом в его плечо и горестно всхлипывая. Мишка был настоящим другом и как никто умел утешать. «Ну, будет, будет…:Ну, умер, что ж теперь делать… Ну, будет тебе…» – гудел Мишка на одной ноте, обнимая Машу за плечи и гладя по вздрагивающим от рыданий лопаткам. Впрочем, плакать Мишка ей не мешал. Наревевшись до икоты, Маша нечаянно уснула, привалившись головой к его плечу. Плечо затекло и немилосердно ныло, но мальчик сидел не шевелясь и не меняя позы. Ничего, он потерпит. Он же мужчина, а мужчины умеют терпеть.

***

Через год Мишка утонул, переплывая на спор речку Обманку. Ребята подумали, что Мишка нарочно нырнул, чтобы их напугать: Мишкины трюки они знали назубок. Досчитали до ста двадцати (Мишкин рекорд), но Мишка так и не вынырнул. Похолодев от ужасной догадки, ребята попрыгали в воду, но помочь не смогли: мальчика затянуло в водоворот. Тихая, спокойная и безмятежная на вид, Обманка получила своё название именно из-за водоворотов, о которых по окрестным деревням шла недобрая слава. Деревенские купались у берега, на стрежень не заплывали даже взрослые, что уж говорить о детях. Да разве Мишку удержишь?.. Мишкина мать на могиле сына не промолвила ни слова, смотрела куда-то вдаль сухими глазами, в которых уже не было слёз. Проводив народ с поминок, убрала со стола, вымыла в избе полы – ключевой водой, как полагалось по народному обычаю. Присела на лавку и тихо умерла…

***

С телеги поднялся мужик в серой телогрейке, в котором Маша узнала дедушку и с радостным визгом повисла у него на шее.

– Ну, будет, будет, – бормотал дедушка, усаживая внучку на телегу. – Поехали, чё ли… Заждались мы тебя! Свинью закололи, бабушка холодца наварила, пирогов с морквой напекла…Штей щавельных со сметаной, как ты любишь…

Морковные пирожки! – У Маши потекли слюнки. Она привалилась к тёплой бабушкиной спине и улыбнулась. Как же давно они не виделись! Как же давно она не ела бабушкиных щей…

– Родители-то здоровы? Дома-то всё ли ладно? – выспрашивала бабушка. И не дождавшись ответа, продолжила. – Небось, вздохнули свободно, что от тебя избавились. И то сказать, какое золото обронили…

– Ты что городишь? – не выдержал дед. Маше стало смешно: разве бабушку остановишь?

– Двенадцать лет хвораешь, никак не выправишься. Мать-то тебя не хотела рожать, всё таблетки пила, чтоб, значит, от дитя избавиться. А ты, видать, сильно жить хотела, всё одно на свет родилась, хоть и слабенькая. Какой родилась, такой и осталась, все болячки к тебе липли, мимо не прошли, в гости напросились… За материн грех расплатилась. Говорила я Кольке-то, не женись на городской! Взял бы свою, деревенскую… Дак рази он мать послушает? В город подался, охломон, мало ему в деревне девок… Бог и наказал, послал дитё – то понос, то золотуха! Двенадцать лет оне с тобой мучились.

– Уймись ты, старая, укороти язык! – не выдержал дед. – А ты не слушай её, внученька! Она тебя ждала-скучала, слезами изошлась. Без Машки-то, грит, мне и свет не мил, скорей бы, грит, встренуться… Вот и свиделись. Тут радоваться надо, а она…

– Сказывай, от чего слегла-то? – приступала с расспросами бабушка.

– А я знаю, от чего? Плохо мне было…

– Ну, а сейчас-то хорошо?

– Да вроде…

– Вроде Володи, а похож на Петра…

– Да замолчишь ты когда-нибудь, колода старая!

Маша улыбнулась. Ей нравилось ехать – под бабушкины бесконечные расспросы, под дедушкино незлобивое ворчанье, на тряской телеге, заваленной по ободья душистым сеном. Маша поворошила сено рукой и увидела засохшую красную земляничину.

– Ба, смотри! Я ягодку нашла!

– А чего на неё смотреть-то? Ешь, коли нашла! – засмеялась бабушка.

Земляничина сладко растаяла во рту. Маша поискала и нашла ещё одну, потом ещё… Маша представила, как зимой, когда деревню завалит снегом по самые крыши, бабушкина Милка будет лакомиться душистым сеном с земляникой и синими звездочками васильков.

– Ба, а Милка… всё болеет?

– А чё ей болеть-то, здорова твоя Милка. Со стадом она, на выгоне. Вечером домой придёт, свидитесь.

***

– Коля! Коля!! – позвала Марина, почувствовав, как под её рукой шевельнулись дочкины пальцы, мгновенье назад холодно-безжизненные. Вслед за пальцами дрогнули губы, пытаясь что-то сказать. Марина склонилась над кроватью, но не услышала ни звука. Щёки девочки слегка порозовели. Или ей просто хотелось, чтобы они порозовели?

– Машенька, доченька, мы здесь, с тобой! Мама с тобой, и папа, – шептала Марина, не отпуская дочкину руку, словно могла удержать, остановить, не дать ей – уйти…

***

– Врачи-то чё говорят? Говорили, тоись…

– Ничего они не говорили, только уколы кололи, больно, – пожаловалась Маша.–

Во-во, лечить не умеют, колоть токо умеют, сами не знают от чего. От уколов-то полегчало?

– Нет, не полегчало… Ба, а Мишка тёти Нюрин дома? – забывшись, спросила Маша. И услышала – невозможное.

– Дома, куды он денется. Счас приедем, щец похлебаешь да свеклу полоть пойдёшь, заросла свекла-то, пропадёт не то… И смородину собирать пора, осыпается. У меня у одной-то рук не хватает на всё, а деда помочь не допросишься, то ему на рыбалку, то лодки смолить с мужиками, то сети чинить, то табачок курить… Ты уж грядки табашные выполи, не забудь!