Ирина Верехтина - Избяной

Тряпку, пропитанную керосином, нашли на шкафу. Кирюша взял её, когда отец закончил протирать внутренние части двигателя: «Пап, я отнесу!» Дошёл до мусорных баков, сунул тряпку в полиэтиленовый пакет и принёс обратно. А ночью забросил на шкаф бабе Даше. Чтобы уехала в свою деревню эта противная старуха, которую все почему-то слушаются: и баба Лида, и папа, и даже мама. Предатели.

Гринька бросил на сына быстрый взгляд и промолчал. Мальчишка переживает, ему обещали комнату, а теперь, выходит, обманули. За что ж его наказывать? Он и так обижен.

Кирюша понял, что отец его не выдаст, и неприметно улыбнулся. Он сделает всё, чтобы баба Даша уехала в свою деревню.

Разговор она услышала случайно. Кирюша, вместо того чтобы делать домашнее задание, болтал по телефону с кем-то из одноклассников – в полной уверенности, что Дарья торчит на кухне. А она решила отдохнуть в гостиной. Подошла к дверям и услышала: «Прикинь, папка мне комнату обещал, а баба Лида бабе Даше отдала. Это её мама. Она теперь с нами живёт, прикинь? В моей комнате, прикинь?! Нет, не моя, бабы Лидина мама, а мне прабабушка. Домой придёшь, она как паук сидит, караулит. Хоть бы погулять ушла… А она всегда дома, как нарочно. Обедом накормит и за уроки посадит. Реально влип.

Без неё лучше было. Из школы придёшь и сам себе король. Родаки на работе, баба Лида в общежитии дежурит, и можно до вечера в «Провокаторе» сидеть, или в «Бомбардировщике», или «Forza Horizon» гонять. И деньги на обед давали, я на них чипсы покупал и фанту. Прикинь, она у нас до лета будет жить. Мамка говорит, я её слушаться должен. Ага, их четверо, а я один, и всех слушаться…

Прабабка эта меня прям задолбала: Кирюшенька, покушай щец, попей компотику, садись за уроки… Планшет отобрала, пока уроки не сделаю, не отдаёт. И бабушке всё докладывает, а та маме передаёт. Шпионка хренова. Старая лаптя! Весной избавлюсь от неё, стартует в свою деревню».

Дарья хотела его поправить: не старая лаптя, а старый лапоть. И тут до неё дошло, что это она, Дарья, лапоть. Не лапоть даже, а лаптя, что звучало ещё обиднее. И шпионка тоже она. Кирюша, которого она любит, печёт его любимое овсяное печенье и каждый день стирает и гладит форменную рубашку, Кирюша её ненавидел и хотел, чтобы она поскорее уехала.

– Дарья Григорьевна, ну зачем вы! Машинка же есть, положили-вынули – и чистая. А вы руками… – каждый раз говорила Зинаида.

– Про машинку вашу в телевизоре сказали, что после стирки в ей грязи вагон, по барабану размазана. Руками-то оно чище, – отговаривалась Дарья и продолжала стирать Кирюшины рубашки и бельё.

Рубашки пахли мальчиком. Она подносила их к лицу и вдыхала запах, такой родной. И улыбалась: теперь она хоть кому-то нужна, у неё есть Кирюша, копия маленького Гриньки, которого ей не пришлось воспитывать, а этого Дарья воспитает, коль у матери руки не доходят. Моду взял: как из школы вернётся, на планшете своём в игры играет. А за уроки вечером садится, потёмки уж, спать давно пора, а он с книжками-тетрадками волохается.

Вечерами Григорьевна рассказывала дочери о Кирюшиных проступках: «По русскому задание не сделал, а мне сказал, что сделал, убежал гулять. Ты бы Грише велела, чтоб велосипед у него отобрал. Носится по улицам, а я не знаю где. Сердце за него болит».

Линора-Лидия досадливо морщилась: катается мальчишка, и пусть. Город маленький, машин на улицах почти нет, на центральном шоссе только. Так он там не катается. А сердце болит, потому что лекарства надо пить, а не травками баловаться (сушёную траву Дарья привезла с собой и утверждала, что от неё легче, а лекарства отрава, химия).

Выслушав материну длинную тираду, Линора шла к невестке. И соглашалась с ней, что с появлением в их доме Дарьи Кир стал лучше учиться, что Гриньку перестал мучить гастрит, что перечить Дарье не надо, пусть говорит… Велосипед у ребёнка отбирать тоже не надо.

И всё продолжалось по-прежнему.

Кирюша, не найдя у матери поддержки, действовал осторожно. Если в борщ насыпать стакан соли, всем станет ясно, что это сделал он, а не прабабка. А если добавлять по чуть-чуть…

Прабабке он пакостил незаметно, исподволь, и не каждый день. Прокрадывался на кухню и, вычерпав из кастрюли с готовым бульоном добрую половину, доливал её доверху водой, а бульон сливал в раковину. Солил уже посоленную Дарьей кашу. Подсыпал в компот ложку-другую сахарного песку, так что его никто не мог пить: очень сладко.

– Мама, опять у тебя суп как водичка, – выговаривала матери Линора. – Я мясо покупаю не для того, чтобы оно в холодильнике мёрзло, а чтобы его есть.

– Да я на мясе варила, вон, погляди, в кастрюле кусище какой.

Мясо в кастрюле было, а вместо бульона вода.

– Дарья Григорьевна! От вашего компота губы слипаются. Сладкий как сироп, – морщилась Зинаида.

– Ба, ты бы поменьше соли клала, – просил Гринька.

– Да и я так – поменьше, – оправдывалась Дарья.

– Не буду это есть! – Кирюша отодвигал от себя тарелку и встречал виноватый прабабушкин взгляд. Не знает, что ли? Думает, что сама пересолила?

Результат, что называется, превзошёл ожидания. Кирюше снова стали выдавать деньги на школьные обеды и завтраки, а Линора, которая давно уже работала не в ресторане, а в столовой плодоовощной базы, сказала матери:

– Мама, давай я сама готовить буду? А ты пироги пеки, у тебя тесто вкусное получается. И за продуктами в магазин если сходишь, спасибо скажу. Я тебе на бумажке напишу, чего взять. Самой-то мне несподручно, весь день на ногах стою, весь день у плиты…

Дарья согласилась. А куда деваться: что ни приготовит, есть никто не хочет: солоно да приторно. Дома одна Дарья да Кирюша. Из школы придёт, она его покормит, за уроки посадит, сама в комнату уйдёт отдыхать. Тут-то и начинаются нехорошие чудеса… А за руку его не поймаешь, ушлый мальчишка растёт. Поганец!

На правнука она больше не жаловалась. Дни проводила у себя в комнате, слушала радио, ходила в ближний магазин за продуктами, разговаривала с геранью в горшке да с Мавром, когда он приходил в гости. Дарья рассказывала ему о кошке Марфе и козе Машке – как они без неё? Скучают, поди. О хлебе, который в Заозёрном невкусный. Хлеб она пекла в хлебопечке, которую Гринька всё-таки купил, и Линора, к неудовольствию Зинаиды, доверила её матери. Дарья унесла хлебопечку в свою комнату и держала процесс под строгим контролем.

Хлеб получался вкусным, ноздреватым, душистым, даже Кирюша ел с удовольствием. А жить в городе отчего-то расхотелось. Ей здесь рада одна Линора, а остальные только терпят. Правнук даже разговаривать перестал. Спросишь чего, буркнет «отстань от меня» и уйдёт в их с Линорой комнату. А Зинаида злится за хлебопечку, которую мечтала получить, а свекровь отдала бабе Даше.