Роберт Маккаммон - Жизнь мальчишки [litres]

– Я живу здесь недалеко, – сказала мне Чили.

– Ясно, – отозвался я.

У обочины пыльной дороги стояла крытая толем лачуга с курятником неподалеку. Посреди заросшего сорняками двора на блоках из шлакобетона стоял ржавый автомобильный кузов. Жилье выглядело даже более жалким и запущенным, чем тот притон, в котором мой дедушка Джейберд спустил в покер свою последнюю рубашку. Я уже обратил внимание на то, что ее джинсы были обтрепанными и залатанными, а на футболке светились дыры размером с десятицентовик. И вот я увидел ее дом, по сравнению с которым последняя брутонская лачуга выглядела дворцом.

Поднявшись на крыльцо, Чили отворила сетчатую дверь со скрипящими петлями и крикнула в темноту внутри:

– Мама? Смотри, кого я нашла в лесу!

Вслед за Чили я вошел в хижину. Внутри стоял запах сигаретного дыма и зелени с огорода. В кресле-качалке сидела женщина с вязаньем на коленях. Она подняла на меня васильковые глаза, такие же как у красавицы-дочери, только лицо у матери, с потемневшей от тяжкой работы на солнце кожей, покрывали морщины.

– Можешь выбросить его обратно, – отозвалась она.

Спицы снова замелькали в ее руках.

– Он заблудился, – объяснила Чили. – Говорит, что пришел из Зефира.

– Из Зефира? – переспросила женщина. Ее глаза снова обратились ко мне. На ней было голубое платье с вышитыми на груди желтыми узорами и резиновые шлепанцы. – Далековато же ты забрался, паренек.

Голос у женщины был низким и хриплым, словно солнце вместе с кожей высушило и ее легкие. На низеньком столике рядом с креслом-качалкой стояла пепельница, полная окурков, и в ней дымилась наполовину выкуренная сигарета.

– Да, мэм, – согласился я. – Мне очень надо позвонить своим родителям. Нельзя ли воспользоваться вашим телефоном?

– Здесь его нет, – ответила женщина. – У нас тут не Зефир.

– А, ясно. Тогда… не мог бы кто-нибудь отвезти меня домой?

Мать Чили взяла из пепельницы сигарету и, сделав глубокую затяжку, положила ее обратно. Когда она снова заговорила, из ее рта струйкой вился дым.

– На грузовике уехал Билл, но он должен вскоре вернуться.

Мне захотелось узнать, как быстро наступит это «вскоре», но спрашивать об этом выглядело невежливым.

– Можно мне выпить стакан воды? – обратился я к Чили.

– Само собой. И снимай-ка рубашку, она у тебя насквозь промокла. Снимай, не стесняйся.

Я прошел вслед за Чили в темную кухоньку, расстегнул пуговицы на рубашке и отлепил ее от тела.

– Ты весь исцарапался, – сказала мать Чили, снова выпуская изо рта сигаретный дым. – Достань-ка йод, Чили, и подлечи своего гостя.

– Хорошо, мама, – отозвалась Чили.

Повесив мокрую от пота рубашку на спинку стула, я замер, ожидая, когда наступит мгновение боли и блаженства.

Чили накачала насосом воду, которая булькала и плескалась во все стороны. Я отпил из кружки с Фредом Флинтстоуном [17] Фред Флинтстоун – персонаж мультипликационного телесериала «Семейство Флинтстоунов». на боку и обнаружил, что вода теплая и имеет коричневатый оттенок. Вкус у нее был какой-то затхлый. Потом лицо Чили Уиллоу оказалось рядом, сладость ее дыхания напоминала аромат роз. В руках она держала ватный тампончик и пузырек с йодом.

– Будет немножко больно, – предупредила она.

– Ничего, этот стерпит, – отозвалась из своей качалки ее мать.

Чили принялась за работу. Боль оказалась острой, потом стала еще сильнее. Я морщился и старался дышать глубже. Боль все усиливалась, а я глядел на лицо Чили. Ее волосы высохли и падали на плечи золотистыми волнами. Она опустилась на колени, красновато-коричневая ватка в ее пальцах оставляла следы того же цвета на моей коже. Мое сердце забилось чаще. Ее светло-голубые глаза встретились с моими, и она улыбнулась мне.

– А ты молодец, – проговорила она.

Я улыбнулся ей в ответ, хотя от боли готов был заплакать.

– Сколько тебе лет, мальчик? – поинтересовалась мать Чили.

– Двенадцать, – ответил я и снова прибег к невинной лжи: – На самом деле мне уже почти тринадцать.

Говоря это, я не сводил глаз с лица Чили.

– А тебе сколько? – спросил я ее.

– Мне? О, я уже почтенная леди. Мне шестнадцать.

– Ты еще учишься в школе?

– Один год отучилась, – ответила она. – Мне этого хватило.

– Ты не ходишь в школу? – Меня потрясло такое известие. – Вот это да!

– Ее школа еще не окончена, – подала голос мать Чили, не переставая вязать. – Школа тумаков, которые раздает жизнь; я ее тоже прошла.

– Ох, мама! – вздохнула Чили.

Сорвавшись с ее губок в форме лука Купидона, эти два слова прозвучали для меня как музыка.

Я позабыл о боли. Для такого мужчины, как я, боль была просто ничем. Я выдержу все, что угодно, – правильно сказала мама Чили. Я окинул взглядом полутемную комнату, обставленную старой обшарпанной мебелью, а потом вновь посмотрел на Чили и словно увидел солнце после долгой ночной бури. Йод безжалостно жег, но прикосновения рук Чили были легки и нежны. Я подумал, что, должно быть, нравлюсь ей, иначе она не стала бы обращаться со мной так заботливо. Я видел ее совсем голой. До этого мне никогда не приходилось видеть обнаженных женщин, если не считать мамы. Я познакомился с Чили совсем недавно, но что значит время, когда говорит сердце? Сейчас мое сердце говорило с Чили Уиллоу, которая смазывала мне царапины йодом и улыбалась. Мое сердце говорило ей: «Если бы ты была моей подружкой, я бы подарил тебе сотню светляков в банке из зеленого стекла, чтобы ты не сбилась в темноте с пути. Я бы подарил тебе луг, весь в полевых цветах, среди которых не было бы двух одинаковых. Я бы отдал тебе свой велосипед с золотым глазом в фаре, чтобы он защищал тебя. Я бы написал для тебя рассказ, в котором ты стала бы принцессой и жила в замке из белого мрамора. Если бы я знал, что нравлюсь тебе, я бы подарил тебе волшебство. Только скажи, что я тебе небезразличен.

Только скажи…»

- А ты храбрый парень, – сказала мне Чили.

Где-то в дальнем углу хижины заплакал ребенок.

– О господи, – вздохнула мама Чили, откладывая вязанье. – Бубба проснулся.

Она встала и, шлепая своими резиновыми тапками по растресканному дощатому полу, направилась туда, откуда доносился плач.

– Сейчас я его покормлю, – сказала Чили.

– Ничего, не отвлекайся, я сделаю это сама. Билл скоро вернется, и на твоем месте я бы надела колечко – ты же знаешь, как он бесится, когда ты его снимаешь.

– Да, знаю, – вздохнула Чили.

Ее глаза потемнели. Она приложила ватку к последней моей царапине и закупорила пузырек с йодом:

– Все, дело сделано.

Мать Чили вышла к нам, держа на руках младенца, которому, как видно, не было еще и года. Я остался стоять посреди комнаты, а Чили поднялась с колен и прошла на кухню. Когда она вернулась, на среднем пальце ее левой руки появилось тоненькое золотое колечко. Чили взяла у матери ребенка и стала его укачивать, что-то напевая вполголоса.