Татьяна Ван - Театр тьмы [litres]

Чарльз Бейл буквально шел по головам за славой. В это же время он познакомился с будущей женой – Кассандрой Вулф. Случилось это после спектакля. Девушка дожидалась актера у выхода, а когда он появился, призналась, что без ума от его таланта. Кассандра работала бухгалтером в строительной фирме отца, не была красивой, но харизма и ум восполняли отсутствие эффектных внешних данных. Ей было двадцать, и она влюбила в себя Чарльза Бейла раз и навсегда. Она похитила его сердце и душу.

В 1943 году она забеременела от Чарльза Бейла, после чего они незамедлительно сыграли свадьбу. Отец Кассандры, пусть и был против ее брака с актером, не забывал, чью фамилию носил жених, и из корыстных целей согласился на союз дочери и Чарльза.

В 1944 году Кассандра родила от Чарльза двух мальчиков-близнецов с разницей в десять минут – старшего Эрика и младшего Кристофера. Однако девушка была слабой и постоянно болела, поэтому влюбленный до умопомрачения Чарльз часто оставался у ее постели и пропускал репетиции в театре, на спектаклях позорился, забывал реплики. Разгневанный режиссер вскоре уволил актера.

Несколько лет Чарльз и Кассандра Бейл жили на деньги ее отца – строительного магната. Но вскоре актер стал скучать по театру, чем и поделился с женой. Та предложила основать собственный театр, заверяя, что отец не только построит его, но и поможет финансово содержать труппу – он официально станет инвестором.

В 1954 году, через пять лет после начала строительства, они основали театр «Кассандра». На названии настоял Чарльз, а отец молодой женщины его поддержал. Однако счастье от нового дела омрачилось. В 1956 умер от пневмонии старший близнец – Эрик. А в 1959 году от рака легких скончалась Кассандра. Проклятие настигло молодого мужчину в лучший период его жизни.

Перед смертью жена настоятельно просила Чарльза позаботиться об их единственном сыне – пятнадцатилетнем Кристофере – и защитить его от напастей. А через три года после смерти Кассандры ее отец потерпел крушение в строительной сфере. Он обанкротился, а вместе с тем и Чарльз, который до сих пор получал деньги на финансирование театра. Умер Чарльз Бейл 17 апреля 1964 года от сердечного приступа на сорок первом году жизни. Что стало с сыном – не ясно.

В конце короткой статьи, посвященной директору театра «Кассандра» Чарльзу Бейлу, была размещена цветная фотография. На ней молодой человек в элегантном костюме обнимал за талию беременную жену. Снимки были сделаны в день свадьбы у церкви. И если от Чарльза я не могла оторвать взгляда – таким красивым он показался: статный, с острыми скулами, точеным носом аристократа, волосами чуть ниже мочек и голубыми пронзительными глазами, – то его жена напоминала простушку из соседней деревни. Я не нашла ее симпатичной – близко посаженные глаза, тонкие волосы, скромная улыбка бухгалтера. Почему Чарльз сходил по ней с ума, стало загадкой. Но вскоре я вспомнила свое отношение к не особо симпатичному Тому Харту, и все вопросы отпали.

Любовь – это не про внешнюю красоту. Любовь – это про силу духа, характер, привычки.

Афиша театра «GRIM» со слоганом «Премьера!» висела на станции метро «Чаринг-Кросс» как призыв бросить все дела и бежать в кассу за билетами. Минут десять я прожигала ее взглядом, пока меня не толкнул мужчина. Толчок оказался сильным – я потеряла опору под ногами и чуть не упала. Но все обошлось. Вовремя вынырнув из собственных мыслей, я лишь покачнулась и злобно посмотрела на виновника, который летел на всех парах в закрывающиеся двери поезда.

– Мог бы и извиниться, – буркнула я себе под нос, снова переводя взгляд на афишу.

Премьерная постановка по дневниковым записям Франца Кафки должна была состояться через три недели – 6 июня. Афишу сделали из индивидуальных фотографий загримированных актеров – Барон, Циркач, Ирландец, Том и близнецы надели черные костюмы в стиле конца ХIХ века и пристально смотрели в камеру, как Кафка на фотопортретах. Бесстрастные лица, бледность кожи, едва виднеющиеся черно-красные маски на шеях…

Я поежилась и пошла к выходу из метро. На улице моросил дождь. Я достала из рюкзака зонт и медленно побрела по улице. В час мы договорились встретиться с Джейн в нашем любимом кафе недалеко от Трафальгарской площади. У подруги была важная «не телефонная» новость. А поскольку моя пунктуальность всегда била мировые рекорды, я оказалась на месте за полчаса до назначенного времени.

Зайдя в кафе, я заметила в стойке для зонтов знакомый атрибут – зонт-трость с посеребренной ручкой. Точь-в-точь как у Тома.

Подавив внутреннюю панику, я, как ни в чем не бывало, прошла к свободному столику у окна и, делая вид, что отряхиваюсь перед тем, как сесть, начала рассматривать посетителей кафе. Позади сидела молодая брюнетка, разговаривая по телефону, впереди – молодая парочка, воркующая на незнакомом языке; чуть дальше я заметила двух бабушек: они ели заварные пирожные и запивали их черным чаем. Тома среди посетителей не оказалось.

«Совсем дурочка – ты живешь в дождливом городе Европы. Тут зонты у всех одинаковые, без изысков», – подумала я, ругая себя.

Когда я присела за маленький квадратный стол, ко мне подошел молодой официант в белой рубашке и черном переднике. Вежливо улыбнувшись, он протянул кожаное меню коричневого цвета.

– Сделаете заказ сейчас или подойти позже? – поинтересовался юноша.

– Капучино, пожалуйста. Без сахара и добавок. Сверху немного молотой корицы, – ответила я, уже зная, о чем будут спрашивать. Годы работы в кофейне научили предугадывать слова официантов и бариста. – Меню можете оставить.

– Хорошо, как скажете. – Парень записал заказ и, лавируя между столиков, ушел к бару.

В который раз я подумала, как сильно люблю это кафе. Мне нравилась его неординарность, демократичные цены и своеобразный контингент – здесь можно было встретить первую модницу Лондона, бедного уличного музыканта, директора крупной компании или туристов. Забегаловка, в которой сочетались традиции и вкус старой Англии. Я часто приезжала сюда после пар в студенчестве. Садилась за самый дальний столик и, уткнувшись в книгу, могла просидеть в одном положении несколько часов. В то время я зачитывалась романами Дафны ДюМорье, Дианы Сеттерфилд, а потом меня потянуло в Азию. Я открыла для себя миры японского писателя Харуки Мураками. Его романы стали моим домом и пристанищем на долгие годы.

– Мураками любят люди с особой душевной организацией, – однажды сказал мне продавец в книжном. Но я поняла смысл его слов чуть позже.

Харуки Мураками любили одинокие мечтатели и романтики. А я всегда относилась к их числу. Несмотря на успехи в журналистике, боевой дух и отношения с Джеймсом, была такой же одинокой, как и люди, которые жили на страницах романов японского писателя.