Иринарх Кромсатов - Лярва

И в самый тот момент, когда народ огромной страны соединил в общем звоне бокалы с шампанским, когда воздух оглашали фейерверки и радостные крики, когда сердца миллионов слились в трепетном ожидании чуда, — ужасающий, непредставимо пронзительный, леденящий кровь и душу крик ребёнка потряс стены мрачного дома Лярвы. И сквозь этот раздирающий сердце, захлёбывающийся и задыхающийся вопль девятилетней девочки слышался иногда и негромко другой звук, звук совершенно другого рода — тихий, елозящий, маниакально терпеливый и настойчивый.

Это был скрежещущий звук ножовки, отпиливающей кисть руки. Затем — второй руки. Потом — стопу ноги. И второй ноги.

Не только ребёнок, но и взрослый не выдержал бы этого ужаса в ясном сознании. По счастью, сознание оставило девочку ещё при начале экзекуции.

Когда мать вовсю трудилась над первой кистью своей дочери, крик вдруг застыл на устах жертвы, голова откинулась назад, глаза закатились, и всё, что Лярва слышала после, были редкие и тихие стоны — стоны созерцающего кошмар человека. Впрочем, они нисколько не беспокоили женщину. Подобная толстой волосатой паучихе, высасывающей соки из нежной бабочки, она хлопотливо и в поте лица воплощала в жизнь совет Волчары, проявляя при этом трудолюбие, целеустремлённость и неустанность, которые трудно было предположить в ней.

Время, закостенев на миге кошмара, медленно и с трудом подвигалось вперёд, царапая пространство комнаты своею неторопливостью. И сквозь красное, потное, вязкое марево мучения, повисшее в воздухе и пахнувшее терзаемой плотью, четыре раза слышались звуки падения откромсанных конечностей в грязное ведро из нержавеющей стали.

Наконец всё было кончено.

Девочка была в болевом шоке и без сознания. Лишённая врачебной помощи, она раскачивалась на пороге пропасти, именуемой смертью, и её низвержение в эту пропасть казалось скорым и неминуемым. Холодный и равнодушный вестник смерти, скользнув, приблизился к истязуемой, склонился над нею и застыл в неподвижности, колеблясь и размышляя, что делать далее.

После этого надо отдать должное Лярве: туго намотав на обрубки конечностей тряпьё, она отнесла свою бессознательную дочь не в собачью конуру на мороз, а в спальню, где уложила на старую железную койку с продавленным сетчатым днищем. Далее, сосредоточенно подумав некоторое время над забрызганным кровью ведром, она не нашла ничего лучшего, как опять утопить в болоте плоды своей деятельности.

Затем она вернулась в комнату и занялась уборкой. Уже не в первый раз Лярва отмывала следы крови, знала, насколько это трудно и хлопотно, и посему работала прилежно и тщательно, не ленясь почаще выносить и сливать в выгреб помывочную воду.

Тихо и мрачно было в доме. В комнате горела под потолком тусклым светом всего одна лампочка; углы тонули во мраке. В мёртвой тишине можно было услышать только сопение ползающей на коленях Лярвы да ещё звук елозившей по полу тряпки, периодически отжимаемой и вновь смачиваемой.

Через некоторое время послышался ещё один звук: сначала стон, а затем всё набирающий силу крик ребёнка. Заглянув в спальню, Лярва увидела широко открытые и лихорадочно горевшие глаза девочки, которая подняла от подушки голову и громко кричала. Лицо и всё тело страдалицы были мокры от пота, она билась в постели, сотрясаемая ужасною болью, а окружавшие её и сбитые во влажные комья простыня и одеяло были тяжело и ало напитаны кровью.

Лярва решила представшую перед ней проблему в своём духе. Принеся бутылку водки, она подняла влажную, горячую голову дочери и долго, настойчиво вливала в неё водку, терпеливо пережидая моменты кашля и захлёбыванья ребёнка. Когда Сучка в полумёртвом состоянии откинулась на подушку, мать достала из старого шифоньера дополнительный ворох какого-то тряпья и ещё раз, поверх прежнего, намотала эти куски материи на горевшие от адской боли культи. Она старалась потуже обвязывать тряпки вокруг искромсанных конечностей, желая максимально остановить кровотечение и всё ещё веря, что от этих усилий её дочь выживет.

Затем она вышла из спальни, стараясь зачем-то ступать потише, вернулась к уборке комнаты и к утру её закончила. Вынося во двор последнее ведро с жуткой розово-пенной водой после мытья пола, она увидела огни подъезжавшей к дому знакомой машины.

Это были Волчара и Шалаш. Не заметив подходившую со стороны надворного туалета хозяйку с ведром, они торопливо прошли по двору, вбежали на крыльцо, и Волчара с наскока принялся тарабанить в дверь. Шалаш стоял позади, держа в руках небольшой чемоданчик стального цвета и пакет, в котором угадывалась какая-то снедь и выпивка для новогоднего стола.

— Привет дорогим гостям, — тихим, глухим голосом произнесла Лярва за их спинами, отчего оба вздрогнули.

— Принимай гостей, и с Новым годом! — ответствовал Волчара.

Он спустился с крыльца, подошёл к ней вплотную и, жарко дыша перегаром, выпучив осоловело-возбуждённые глаза и почему-то с робостью косясь на Шалаша, тихо спросил:

— Сделала, о чём говорили?

Не удостоив его ответом, она, глядя мимо обоих гостей на входную дверь, спокойно подошла к ней и вошла в сени, не пригласив никого следовать за собою. Волчара с шумом и грохотом, ударив плечом дверь, ввалился следом, схватил хозяйку за плечи и грубо повернул к себе лицом:

— Дура, я врача к тебе привёл! Веди к своей замарашке, пока не поздно!

Она вытаращила на него глаза, не понимая смысл сказанного.

В этот момент в комнату неспешно вошёл Шалаш, поставил на стол чемодан и пакет и хмуро осведомился:

— Ну и где у нас больная?

Нетерпеливо тряхнув головою в ответ на изумлённый взгляд Лярвы, Волчара наконец объяснил ей суть дела:

— Ну что уставилась? Да, Шалаш — врач. Правда, он не хирург и не травматолог, а по другой части. Но это не суть важно! Уж останавливать кровотечение они все умеют. Тем более что. — Он заглянул в спальню, где стонала и металась в бреду Сучка. — Тем более что у неё кровит, и сильно кровит! А ну-ка погляди, Гиппократ!

Посторонившись, Волчара пропустил Шалаша в спальню. Тот вошёл и сразу ощутил тяжёлый, удушливый запах в комнате — дух пота, крови и страданий. Действительно, девочка извивалась, стонала и вскрикивала, будучи обёрнута сбившимся в беспорядочный ком постельным бельём, которое всё было влажно от пота и красно от крови. Окна запотели, дышать в комнате было положительно нечем. Зрелище просто потрясало ужасом и необратимостью совершённого.

— Сейчас мы с тобой помоем руки и вернёмся в спальню! — быстро и энергично произнёс Шалаш, обращаясь к Волчаре. — Затем ты будешь подавать мне из чемодана то, на что я буду указывать. Мы всё сделаем вдвоём, дверь будет закрыта. А эта. — он метнул злобный взгляд под ноги Лярве, — выйдет отсюда вон и плотно закроет дверь!