Иринарх Кромсатов - Лярва

Нет нужды подробно описывать чувства и мысли девочки, вновь возвращённой в животное состояние, снова принуждённой разделять с псом его трапезу и опять отдаваемой родной матерью на поругание. Достаточно сказать лишь одно: она испытала, облегчение. Ибо для неё несравненно спокойнее было засыпать рядом с тёплой, пушистой, беззлобной собакой, нежели ночевать в одном доме с матерью и напряжённо прислушиваться в ночи к тому, что происходит в соседней комнате.

Март между тем закончился, зимние холода постепенно сдали свои позиции, и после непродолжительного периода снеготаяния, когда весь двор представлял собою искрящееся под весенним солнцем море талой воды, омывающей там и сям островки грязи, весна наконец вступила в свои права со всей подобающей этой поре жаждою жизни. Это биение жизнелюбивого пульса, трепетное ожидание солнечных дней и чувство беспричинной радости ощутили все — от Лярвы и её дочери до Проглота, до поселившейся над его конурой семейной пары ворон и до каждой пробивавшейся на дворе молодой зелёной травинки.

Вот только реагировали на биение этого пульса все по-разному. Лярва — учащением пьяных оргий и уже не днями, а целыми неделями беспамятства. Окружающее весеннее пробуждение, само по себе радостное и пьянящее, было для неё недостаточно пьянящим, и требовалась алкогольная кульминация. Сучка приноровилась путешествовать по двору на всех четырёх своих культях, которые ей приходилось осторожно и нехотя погружать в чмокающую грязь и часто отмывать в изобильных и глубоких лужах, отчего она, высоко вскидывающая при передвижении все четыре конечности, чем-то напоминала дикую уличную кошку, боязливо переступающую и прыгающую через грязь и лужи. Проглот теперь часто и блаженно спал под открытым небом, отогреваясь под наплывами солнечного ласкания; даже при появлении во дворе хозяйки он убирался в конуру не сразу и неохотно. Ярко-зелёная молодая травка поднимала свои листья и стебли с каждым днём всё выше, всё бодрее и всё решительней. Наконец, те самые вороны, а вот на воронах надо остановиться чуть подробнее.

При описании двора Лярвы был упомянут высокий и раскидистый тополь, вздымавший свои ветви прямо над будкой Проглота. Впрочем, ветви начинались довольно далеко от земли, там, где на высоте около восьми метров одинокий жёлто-серый ствол раздваивался и от могучих рук его наконец начинались облиственные ветви и сучья, формировавшие летом довольно густую тенистую крону. И вот в гуще этих древесных рук и пальцев, в паутине ещё не пробудившихся после зимы чёрных веточек свила себе гнездо молодая пара ворон. Произошло это в середине марта. Новые соседи вели себя скромно и деликатно, какого-либо громкого и назойливого карканья почти не было слышно, и самый выбор ими места для гнездования, а затем и строительство гнезда были столь стремительны, что заметили новосёлов только тогда, когда гнездо было уже почти достроено и явственно, зримо чернело среди набухающих почек и истомно дрожащих ветвей могучего, набирающего сок дерева. Люди отнеслись к новым соседям вполне равнодушно, но Проглот провожал иногда глазами двух крупных птиц, хлопотливо доставлявших к своему новому дому ветки, хворост, лохмотья человеческого тряпья и проволоку. В апреле гнездо было завершено, и уже к концу месяца в нём появились птенцы. В мае оба родителя усиленно их кормили, проносясь чёрными тенями над двором и нередко пробуждая ото сна чутко спавшего пса хлопаньем крыльев, треском ветвей и редким приглушённым карканьем. По всему было видно, что они, тревожась о потомстве, изо всех сил стараются быть осторожными и малозаметными, однако тихое поведение птиц могло обмануть людей, но не собаку. Если Лярва и её дочь почти забыли о жизни рядом с ними новых соседей, то Проглот прекрасно об этом помнил и, лёжа возле своей будки, ежедневно наблюдал за воронами, иногда отпуская в их адрес глухое, беззлобное ворчание. Дело шло к тому, что в июне птенцы благополучно встали бы на крыло и через некоторое время покинули бы своих родителей, однако, однако одному из них не повезло.

В один прекрасный и погожий майский день, исполненный свежего и напоённого благоуханием стремления к близкому лету, когда Проглот безмятежно спал рядом с конурой и ничто не предвещало его близкого пробуждения, один из птенцов внезапно выпал из гнезда. Громко пища, он стремительно пронёсся вниз, замедлил своё падение неоднократными встречами с древесной листвою и, перекувырнувшись несколько раз кряду, упал, наконец, в пяти шагах от Проглота. Пёс тотчас воспрянул ото сна, поднял голову и уставился на упавшего. Весь покрытый серым пухом и редкими перьями, птенец ещё не достиг пятинедельного возраста, когда вороны начинают летать, и столь катастрофическое путешествие за пределы гнезда было для него первым выходом из дома. Он ничего не повредил себе при падении, неуклюже топтался на месте и, поворачивая во все стороны огромный, широко раскрытый, ярко красный клюв, громко и панически пищал. И тем привлёк к себе внимание не только Проглота, но и девочки, которая в этот момент спала, однако выглянула на писк из конуры и так застыла, растерянно моргая сонными, слипающимися глазами.

Одним прыжком пёс приблизился к нежданному гостю и стал с интересом его обнюхивать. Между тем шум, произведённый птенцом, и самое его исчезновение из гнезда породили ужасную панику вороны-матери. Самка, бывшая в тот момент в гнезде вместе с птенцами одна, не сразу, очевидно, заметила выпадение одного из своих чад, однако его крики вскоре были поняты ею правильно. Громко и истерически закаркав, она ринулась из гнезда вниз, камнем упала на голову склонившегося Проглота, пребольно клюнула его в лоб, отлетела, вновь устремилась вперёд и втиснула своё тело между птенцом и клыками пса, издавшего ошеломлённое рычание. Он отпрянул и некоторое время удивлённо смотрел на неё, не решаясь на какое-либо действие. Впрочем, нападение на себя взбалмошной птицы, бывшей в десятки раз меньше его размером, Проглот воспринял поначалу без озлобления, и одно лишь любопытство заставило его вновь потянуться к ней носом. Ворона стояла перед продолжавшим пищать птенцом, широко распластав крылья и угрожающе раскрыв клюв; она вертела головой то вправо, то влево, настороженно приглядываясь к противнику, и изредка издавала резкие, призывные карканья. Когда пёс качнулся в её сторону, она замахала крыльями и прыжками устремилась прямо к его пасти, однако повторную атаку на него произвести не успела. Чёрная тень мелькнула по спине Проглота, и прилетевший на крики самец, с воинственным карканьем сделав стремительный круг, напал на собаку сзади, вонзив свои когти в крестец и нанеся два сильных удара клювом, от которых в стороны полетели клочья шерсти. Это было уже болезненно, и мирный, добродушный пёс начал терять своё добродушие. Он грозно зарычал, развернулся и даже подпрыгнул вслед за атаковавшим его самцом, однако тот успел подняться в воздух, чуть отлетел, вновь вернулся, сел на землю неподалёку от самки, и они оба, полоща в воздухе распростёртыми крылами, стали прыгать вокруг птенца, иногда устремляться угрожающими прыжками к Проглоту, вновь удаляться от него на безопасное расстояние — и всё это с громкими, пронзительными карканьями на всю округу. Пёс с лаем и рычанием несколько раз кидался в сторону какой-либо одной крупной птицы, но при этом всегда получал отчаянный щипок от другой и, озлобляясь, всё более и более поддавался власти ярости.