Амброз Бирс - Словарь Сатаны (сборник)

Но когда все ушли, он решительно направился в лес, где на западе догорал закат, пурпурные краски отсвечивали на его лице пятнами крови. Решительность, с какой шел офицер, говорила, что дорога ему знакома; он уже пришел в себя. На трупы справа и слева он не обращал внимания. Иногда до него доносился тихий стон какого-нибудь тяжело раненного бедняги, которого не нашли санитары и которому предстояло провести мучительную ночь под звездами, умирая от жажды, но он и тут не замедлял шаг. Что мог сделать он, офицер без хирургического образования и без фляги с водой?

На краю неглубокого оврага, или небольшой низины, лежало несколько тел. Заметив их, офицер резко свернул с тропы и быстро зашагал туда. Он внимательно рассматривал каждого солдата поочередно; наконец остановился около одного, лежавшего несколько в стороне от остальных, рядом с молодой порослью. Он внимательно вглядывался в него. Похоже, тот шевелится. Офицер склонился над ним и положил руку на его лицо. Тот вскрикнул.

Капитан Даунинг Мэдвелл (так звали офицера), смелый и умный воин и честный человек, служил в Массачусетском пехотном полку.

В полку также служили два брата по фамилии Хэлкроу — Кэффал и Крид. Сержант Кэффал состоял под началом капитана Мэдвелла, эти двое мужчин — сержант и капитан — были настоящими друзьями. Насколько им позволяли разница в звании, обязанностях и воинская дисциплина, они проводили время вдвоем. Они выросли вместе и знали друг друга с детства. Сердечную привязанность не так легко разорвать. Кэффал Хэлкроу не чувствовал влечения к военной службе и не обладал нужными способностями, но мысль о разлуке с другом была невыносимой, и он записался в батальон, где Мэдвелл был вторым лейтенантом. Каждого два раза повысили в звании, однако между самым высоким неофицерским званием и самым низким офицерским — дистанция огромного размера, и старые отношения поддерживались с большим трудом.

Между Кридом Хэлкроу, братом Кэффала, майором полка, циником и мизантропом, и капитаном Мэдвеллом возникла естественная антипатия, которая под влиянием обстоятельств превратилась в активную неприязнь. Если б их не сдерживало любовное отношение к Кэффалу, эти патриоты постарались бы избавиться друг от друга.

В начале утреннего сражения их полк стоял в миле от основной армии. На них напали и почти окружили в лесу, но бойцы упрямо отстаивали свою территорию. Во время недолгого затишья майор Хэлкроу подошел к капитану Мэдвеллу. Они формально отдали друг другу честь, и майор сказал:

— Капитан, согласно распоряжению полковника, вы со своим батальоном должны передвинуться к оврагу и удерживать эту позицию, пока вас не отзовут. Вряд ли стоит говорить, насколько это опасно, и, если хотите, можете передать командование первому лейтенанту. Меня не просили предлагать вам замену, это мое неофициальное предложение.

На такое смертельное оскорбление капитан Мэдвелл холодно ответил:

— Сэр, приглашаю вас принять участие в операции. Офицер на коне — отличная мишень, а я давно считаю, что вам лучше покинуть этот свет.

Остроумный ответ ценился в военных кругах 1862 года.

Через полчаса батальон капитана Мэдвелла занял позицию у оврага, потеряв за переход около трети численного состава. Среди жертв был сержант Хэлкроу. Вскоре полк отбросили на прежние рубежи, и в конце сражения он был в нескольких милях от места сражения. И вот сейчас капитан стоял у тела своего подчиненного и друга.

Сержант Хэлкроу умирал. Одежда его была в беспорядке; казалось, ее яростно рвали, обнажив при этом живот. Несколько оторванных пуговиц лежали на земле рядом с умирающим, поодаль валялись клочья обмундирования. Кожаный пояс разрезали и вытащили из-под него, когда он не мог уже двигаться. Обильного кровотечения не было. В глаза бросалась широкая рваная рана в брюшной полости. В нее попала земля и сухие листья. Петля тонкого кишечника выступала наружу. Капитан Мэдвелл никогда раньше не видел такой страшной раны. Он не понимал ее происхождения и не мог объяснить остального — странно разорванную одежду, разрезанный ремень, перепачканное тело. Капитан опустился на колени, чтобы лучше все осмотреть. Поднявшись, он огляделся, словно опасался появления врага. На расстоянии пятидесяти ярдов, на невысоком холме, почти лишенном растительности, он разглядел несколько темных силуэтов, бродивших среди павших солдат, — то были свиньи. Одна стояла к нему спиной. Передние лапы свиньи были на человеческом теле, опущенную морду он не видел. Поросший щетиной спинной хребет казался черным на фоне гаснущего заката. Капитан Мэдвелл отвел глаза от свиньи и обратил их на то, что прежде было его другом.

Человек, переживший эти ужасные страдания, был жив. Иногда он слегка шевелился и стонал при каждом вздохе. Он безучастно смотрел на друга и вскрикивал, если тот к нему прикасался. В этой страшной агонии он хватался за землю, на которой лежал, его руки сжимали листья, веточки, грязь. Он не мог произносить членораздельные звуки, поэтому нельзя было понять, чувствует ли он что-то помимо боли. Выражение его лица молило о чем-то, в глазах застыла просьба. О чем?

Ошибиться было невозможно: капитан не раз видел это выражение в глазах тех, чьи губы еще могли произнести единственную просьбу — даровать им смерть. Сознательно или бессознательно, это корчившееся от боли подобие человека, этот пример величайшего страдания, этот сварганенный вручную симбиоз человека и животного, этот жалкий, негероический Прометей умолял все, всех, весь внешний мир подарить ему забвение. Земле и небу, деревьям, людям, всему, обладающему сознанием или подсознанием, воссылало молчаливую мольбу страдание в человеческом облике.

Действительно, мольба — о чем? В том, что мы делаем для самых ничтожных тварей, которые даже не просят нас об этом, мы отказываем несчастным из собственного вида: в блаженном освобождении, проявлении высшего сострадания, в coup de grâce.

Капитан Мэдвелл произнес имя друга. Он звал его вновь и вновь без малейшего успеха, пока не задохнулся от эмоций. Слезы струились по его лицу, застилали глаза, капая на мертвенно-бледное лицо внизу. Он ничего не видел, кроме размытого, трогательного зрелища, однако стоны стали отчетливее, часто прерываемые усиливавшимися вскриками. Капитан отвернулся, ударил себя по лбу и пошел прочь. Заметив его, свиньи подняли окровавленные рыльца, подозрительно осмотрели незнакомца и с дружным сердитым хрюканьем умчались. Конь с раздробленной снарядом передней ногой приподнял голову и жалобно заржал. Мэдвелл подошел ближе, вытащил револьвер, выстрелил несчастному животному между глаз и следил за его агонией, которая, к его удивлению, была долгой и мучительной, потом конь затих. Напряженные мышцы губ, открывавшие в жутком оскале зубы, расслабились; четкий, резко очерченный профиль говорил теперь о наступившем глубоком покое.