Александр Матюхин - Восхищение [сборник litres]

Однако же как мышки они себя не вели. По квартире разнеслось хрипловатое тети-Машино:

– Эди-и-ик! Отстань от человека! Видишь же, уборкой занят!

Мама заглянула в комнату, Настя заметила, что ее красивый костюм серого цвета помялся, на вороте расцвели капельки жира, пуговка под горлом оторвалась. Мама выглядела уставшей и растерянной.

– Как ты? – спросила она.

– Странные они, – кивнула Настя. – И вы тоже.

– Это потому, что гости, с непривычки. Потерпи пару дней, проводим – отдохнем. Так всегда бывает.

Вообще-то, когда приезжал папин двоюродный брат из Владимира, родители так себя не вели. Об уборке речи не шло, еду все равно заказывали в Интернете.

– В общем, приходи кушать, я уже накрываю. – Мама поправила воротничок и исчезла за дверью.

Настя вышла через несколько минут и тут же увидела в коридоре Соню. В руке она сжимала квадратик иконки. Отодрала от стены, что ли?

– Ты зачем это сделала? – спросила Настя, подходя ближе. – Нельзя так! Это же не твое!

В порыве вспыхнувшей злости она подхватила Соню под локоть и завела в комнату. Пахло неприятно, даже несмотря на открытое окно. Занавески елозили по полу и вздувались от порывов ветра. По полу гулял сквозняк.

На месте отодранной иконы в выцветшем квадратике обоев блестели капельки рыжего высохшего клея. Еще одна иконка лежала на столе, а вокруг нее были расставлены игрушки. Но что это были за игрушки? Настя таких никогда не видела. Какие-то резиновые животные, все старые, грязные, с облезшей краской – кто без глаз, кто без носа. У медведя были оторваны или даже отгрызены уши. У лисы вместо глаз – две дыры с черными кляксами, будто от ожогов. Сидела еще кукла-девочка в блеклом платьице с обтрепанными краями. Редкие каштановые волосы у куклы лезли пучками, правой руки не было вовсе, а рот оказался нарисован красным фломастером.

Злость как-то сразу пропала. Настя посмотрела на Соню и увидела, что та прижала иконку к груди. В глазах блестели слезы. Перед Настей стояла маленькая бедная девочка, одетая в старые нестираные шмотки, будто с цыганского рынка. Ногти вон нестриженые, подбородок в прыщиках, косички лохматые, заплетены кое-как. Никто ею не занимается. Да и кто смог бы? Тетя Маша из кресла, наверное, лет десять уже не вставала.

– Это твои игрушки? – спросила Настя, испытывая внезапно нахлынувшую жалость.

Соня кивнула, осторожно подошла к столу, взяла куклу. На Настю таращилось пластмассовое лицо с трещиной по диагонали от лба до подбородка. Нарисованные губы растянулись в улыбке, но это была совсем не радостная улыбка.

– И у тебя других нет?

Соня покачала головой, вернула куклу на место и рядом положила иконку. Насте стало совсем неловко.

– Давай поедим быстро, и я тебе нормальные косички заплету? – предложила она, подумав. – Сделаем из тебя принцессу, идет?

Соня оживилась и торопливо закивала, наверное, чтобы Настя не успела передумать.

Вдвоем прошли на кухню, где за столом их уже ждали.

Во главе стола, где обычно сидел папа, развалился почему-то дядя Эдик. Тетя Маша откатилась к окну и поглядывала на улицу, будто кого-то высматривала. Мама переоделась в домашнее. Папа все еще сидел в рубашке с закатанными рукавами.

Столько домашней еды Настя не видела давно. На тарелке дымилась вареная картошка с маслом, лежали куски жареного мяса, в плошках были выставлены салаты (оливье и еще какой-то, тоже с майонезом и вареной морковкой).

– А это мы холодец из дома привезли! Неделю в поезде катили! – Дядя Эдик кивнул куда-то в сторону. Холодец лежал большими влажными ломтями в стеклянной миске в центре стола. – И еще коньяк наш, дальневосточный! Первый сорт! Слышал, бабушка ваша коньяк любила, да? Я, стало быть, в нее пошел!

В подтверждение слов от потряс над головой бутылкой коньяка, хрустнул отворачиваемой крышечкой, налил себе в рюмку, потом жене и вопросительно мотнул головой в сторону Настиных родителей.

– Мы не пьем, – робко улыбнулся папа.

– В наше-то время? Даже за родственников?

– Оставь их, Эдик, – буркнула тетя Маша. – Чего пристал к людям? Они тебя кормют, поют, а ты лезешь. Хочешь пить – пей. Подай лучше салата вон того, с креветками.

Дядя Эдик вздохнул, произнес:

– А ведь из самого Владивостока тащили… – И опустошил рюмку в два глотка. Кадык его заходил ходуном, щеки покрылись красными пятнами.

– Эх, где же моя молодость? – произнес он осипшим голосом. – Думал, как-нибудь приеду в Москву, прогуляюсь по Красной площади, в метро спущусь, на Ленина посмотрю. Все эти мечты, знаете? Когда здоров и молод, кажется, что столько всего можно успеть. Но человеческая жизнь хрупка. Один неосторожный шаг, и все к черту, все к черту.

Он налил себе снова полную рюмку. Спохватился, подал тете Маше тарелку с салатом и тоже рюмку с коньяком. Настя с интересом наблюдала, как тетя Маша ловко пристраивает все это у себя на коленях.

– Спасибо дорогим хозяевам за гостеприимство! – сказала она приглушенным, торжественным тоном, от которого сразу захотелось встать. – Мы это, конечно же, ценим и любим. Как хорошо, когда находятся такие вот замечательные родственники! Жить сразу становится лучше, знаете, радостнее. Вот бы еще Мариночку из Сыктывкара найти, тетю твою родную. И Толика из этого, как его, Новороссийска. Умер уже, наверное, так и не узнал, какие хорошие люди живут в Москве…

Кажется, тетя Маша всплакнула. Настины же родители, смущенно улыбаясь, принялись заверять, что они тоже очень рады, что в современном мире давно забыли про сплоченность семьи, про традиции, что страшно же жить вот так, разобщенно, на белом свете.

– Обязательно найдем Мариночку. И Толика найдем, который умер, – бормотал папа, то и дело стирая пальцами пот со лба. В кухне было жарко от такого внезапного многолюдья.

– Вот за это и выпьем! За воссоединение! – Дядя Эдик опустошил третью, несмотря на то что до вечера было еще далеко.

Под звон вилок и ложек завязался разговор.

– Семья! – говорил дядя Эдик, выуживая из миски пальцами скользкую оливку. – Это важное, это первое, значит, чего надо беречь! Я Маше всегда говорю, что хоть в лепешку расшибусь, а семью сохраню. Я ведь какой был? Маш, какой я был в молодости, а?

– Кобель, – хохотнула тетя Маша.

– Неправильную, значит, жизнь вел. Выпивал много, да. А кто не выпивал в те времена? Женщинам нравился. Это у меня сейчас проплешина и глаз нет, а лет двадцать назад я – ух! – я, знаете, как всем нравился? А потом решил – семья, и ничего нет важнее… Пришел как-то домой и говорю, мол, Маш, я с тобой навеки!

– Я же, дура старая, и поверила, – снова хохотнула тетя Маша. – Из кресла встать не могу, а доверчивая до безобразия! Такая вот на всю головушку… поэтому плохо и живем, – добавила она. – Всякий нас хочет обмануть, со света выжить. Никто слова доброго не скажет. Все время обман и злость. Эдичка работника нанял, чтобы плитку в доме положить, а тот ему в глаз вилкой. Вы представляете? Прямо в глаз!