Александр Матюхин - Восхищение [сборник litres]

Фотографии шелестят в моих руках.

Я мог бы поехать на кухню прямо сейчас.

Или год назад.

Или два.

Или, когда позвонил Ксюше, чтобы просто услышать ее голос, а услышал, что ее больше нет. Умерла от быстротечной и редкой лихорадки через год после смерти дочери. Прошлое осталось там, где осталось.

Но я не могу ничего сделать. Потому что мы с ведьмой любим друг друга. То, что сидело внутри Леси, и то, что росло внутри меня. С каждым съеденным кусочком мертвой плоти я чувствовал, как что-то зарождается во мне, что-то темное, тяжелое, страшное и холодное. Оно росло каждый год, набиралось сил, взрослело. Оно любило ведьму, что пристраивалась на коленях и листала альбом. Оно любило ее запах изо рта, склизкие волосы, кривые зубы, впалые глаза и заросшие паутиной брови. Оно хотело жить вечно. А я не мог сопротивляться. Потому что знал, что наступит день, когда два дряхлых тела, израненных старостью, болезнями, и временем, рассыплются в прах и выпустят наружу что-то новое.

Я смотрю на газовую плиту, а черное прожорливое нечто управляет моим телом. В конце концов я сдаюсь и еду к окну, в которое пялюсь много лет.

Я помню все, что случилось со мной за это время. Мог бы забыть, но предпочитаю помнить. Добровольная пытка внутри сознания.

Химия, и ничего больше.

Она позвала из темноты переулка – и это было удивительно и странно.

Я блевал за углом бара «Хулиганс», исторгая непереваренные сосиски, китайскую лапшу, маринованные грибы и свиные уши вместе с литрами дорогого вишневого пива, которое на вкус было так себе, но зато помогало мне стремительно избавляться от мерзкой улыбки.

На глазах застыли слезы, из носа капало. Казалось, я сдохну прямо здесь, на морозе, в тусклом проулке центра города. Я был пьян до того отвратительного состояния, в котором мысли делаются вялыми и рваными, мир перед глазами плывет, хочется прислониться вспотевшим лбом к ледяной стене (о, какое же это удовольствие!) и остаться в таком положении навсегда. Мне нравилось.

– Иди сюда. – Я никого не увидел сначала, а только услышал бархатный женский голос. Будто меня звал призрак, будто это сам город снова решил развлечься со своим верным слугой. – Два шага в переулок, ну же. Не стесняйся.

Я несколько раз шумно противно отрыгнул. Мне стало стыдно за самого себя, за такое поведение, за то, что в который раз напиваюсь в одиночестве, блюю и точно знаю, чем закончу этот вечер. Предсказуемо приеду домой, свалюсь сначала в горячую ванну, потом в кровать и буду спать выходные напролет, изредка просыпаясь, чтобы заказать еду и пиво. Буду шлепать босыми ногами по квартире, выходить на балкон, чтобы покурить, и в голове будет тяжелая густая чернота. Иногда мне будет казаться, что я умер, но фальшивая улыбка в отражении зеркала снова и снова напомнит – ты живой! И никуда от этого не деться.

– Ты кто? – слова вырывались вместе с отрыжкой.

В этом районе, пусть и недалеко от Невского, всегда было полно бомжей, которые облюбовали тесные проулки, тупики, дворы-колодцы, мусорные баки. Пять метров от оживленной улицы – и можно угодить в декаданс алкашей, панков, безработных, азиатов, да кого угодно, кто не желает показываться на глаза людям в этот холодный пятничный вечер.

Она вышла под свет фонаря, улыбаясь. Девушка лет двадцати, аккуратненькая, ухоженная, с розовыми волосами, выбивающимися из-под шапки, с колечком в ноздре, в короткой юбке и в курточке с пуховым воротником.

– Давай пойдем, согреешься, – произнесла она.

– Я не замерз.

Девушка походила на недорогую проститутку. Мне доводилось их видеть, и – чего уж – пользоваться. Корпоративный дух и все такое. Шеф любил заказывать таких вот двадцатилетних, кровь с молоком, беспокойных и агрессивных, сексуально просвещенных больше нас.

На курточке у нее был нарисован треугольник, а в центре – сердечко с надписью: «I love City».

– Брось, тебя всего трясет. Духовно. Где-то внутри. Я же вижу.

Она подошла, и я увидел ее большие красивые глаза, наполненные светом. Нет, не проститутка.

У проституток не бывает такого чистого взгляда. Скорее – неформалка, из тех, кто приезжает в город, начитавшись о Серебряном веке, бродит по старым улочкам, питается энергетикой прошлых лет, пьет дорогой кофе, курит сигареты, сидит на подоконниках в старых доходных домах и коммуналках, пропадает дни напролет в модных лофтах и творческих пространствах. Я называю их мотыльками, тянущимися к свету.

То, что надо.

На лбу у девушки, аккурат между бровей, светилось фосфорическое зеленоватое солнце – нелепая татуировка, скорее всего, временная. Потому что нужно быть чокнутой, чтобы сделать такую татушку навсегда.

– Пойдем. Тут недалеко. У меня глинтвейн, и подруга играет на скрипке.

Я закашлялся, стирая с носа и с губ едкую желчь.

– Романтика. И ты каждого так к себе приглашаешь?

– Только тех, кто замерз.

Она протянула ладонь в перчатке с обрезанными пальцами. Я позволил девушке потянуть меня за собой. Под ногами хрустели осколки стекла и бетона, за спиной отдалялись звуки автомобилей и гуляющей толпы, фонари исчезли, и стало совсем темно. Я видел только мягкое зеленоватое солнце, которое время от времени поворачивалось в мою сторону.

Где-то действительно тонко заиграла скрипка. Что-то из классики, я плохо разбираюсь.

– Вот и пришли!

О, этот голос в темноте.

Чьи-то пальцы легли мне на плечи, и даже сквозь пальто и свитер я почувствовал тонкие острые ноготки.

Солнце взмыло в воздух. Теплые губы коснулись моих губ.

Вокруг ухмылялся город. Он любил мотыльков.

А потом меня стошнило.

Хочу признаться: я циничный, наглый, самовлюбленный тип, который ненавидит людей.

Мне тридцать три года, я директор филиала крупной компании, у которой шесть офисов по России и еще четыре в Латинской Америке.

Я зарабатываю тем, что улыбаюсь людям. Улыбаюсь постоянно: когда звоню по телефону, веду деловые беседы, отрабатываю сделки, составляю спецификации, выставляю счета, встречаюсь на обедах, ужинаю в ресторанах, засыпаю с кем-нибудь в незнакомых постелях, просыпаюсь и снова звоню по телефону. В моей работе нет долгих перерывов. Я всегда на связи, мил и доброжелателен, от меня приятно пахнет, я одет во что-то дорогое и иду в ногу со временем, выбрит, причесан, с подстриженными ногтями и в блестящих туфлях. Готов помочь, подсказать, выслушать, написать, успокоить, обрадовать и сопереживать.

А где-то внутри меня трепещут обрывки изодранной души. Как поэтично, да? Но это правда, ничего похожего на метафору.