Павел Иевлев - Локальная метрика

Выскребся к заправочному терминалу. Фонарь погас и обратно не включается, запасной не могу найти. Но, как ни странно, всё видно. Кажется, слегка светится сам снег, его верхний слой, там, где кончается козырёк заправки. Что же там творится, снаружи? В самом здании, правда, темно, но я так изучил дорогу к люку, таская коробки с едой, что без проблем нашёл лестницу наощупь. Скрипя и охая, как старый дед, поднялся, уперся в крышку. Она неожиданно легко распахнулась, и я так и застыл на верхней ступеньке.

Над снежным полем невообразимо сияет настоящее солнце.

Яркое, совершенно не зимнее светило отражается от снежного покрова так, что глаза режет. Рыхлый верхний слой снега сдуло, теперь чёрная крыша заправочного терминала подставлена солнечным лучам и даже, кажется, нагрелась до плюсовой температуры, но сильный порывистый ветер вымораживает меня едва ли не сильнее, чем мороз. От снегохода и волокуши с припасами не осталось и следа, понятия не имею, куда они делись. Идти пешком нет сил. Голова болит, глаза слезятся, я никак не могу понять, тепло вокруг или холодно, потому что ветер сходит с ума, кидаясь попеременно с разных сторон. То достает порывом стылого воздуха даже сквозь куртку, а то вдруг дует горячим, как из фена. В одну секунду вокруг конденсируется и осыпается инеем туман, в конструкции заправки периодически что-то громко щёлкает от теплового расширения — нагретая солнцем крыша не хочет больше дружить с промороженным до минус ста зданием. Я жду, пока организм как-то оклемается от пережитого и справится с происходящим, чтобы отправиться домой, и безуспешно вызываю по радио жену.

— Любимая, ответь, приём!

Тишина. Подозреваю, что ураган смёл к чёртовой матери антенну, хорошо, если не с крышей вместе…

— Любимая, ответь, как слышишь, приём?

— Кто там в канале развлекается? Что ещё за песни про любовь? А ну, свалил с частоты бегом! Тут люди работают, а он «любовь — морковь» разводит! На общественные работы захотел, любовничек? В политотделе давно не был? Могу устроить!

Я вскочил с крыши, на которой сижу последние полчаса, потому что ноги уже не держат, и закрутил головой. Ничего не разобрал — снег слепит на солнце так, что боюсь ожога сетчатки.

— Кто на связи? — спросил я в гарнитуру.

— Дед Пихто! Вторая рабочая группа, кто же ещё? — недовольно крякнул наушник. — А ты что за хрен?

— А я тут… — я растерялся, не зная, как объяснить, что именно я за хрен. — Я тут был, пока мир не сломался…

— Мир что? — удивляется голос в наушнике. — Нихрена не понял… Да приём же!

— Ну, когда стало темно, потом холодно… — неуверенно бормочу я в гарнитуру, обалдев от сюрреализма этого радиосеанса.

— Что? Ты эспээл, что ли? Тьфу, блин… Ну, с фрагментом переместился? — орёт мой невидимый собеседник так, что в канале пошли амплитудные искажения.

— Не знаю, — честно отвечаю я. — Наверное.

— Стоп, ты где? Скажи, где ты находишься, быстрее! Приём-приём-приём! — и, видимо, в сторону, забыв отпустить кнопки передачи, тише. — Слыхал, Степаныч, живой эспээл на таком мелком фрагменте! Ну, премия нашшш…

Отпустил, наконец, тангенту, дав мне ответить.

— Я на крыше заправочной станции, — сообщаю я. — Не знаю, как точнее сориентировать, приём!

— Это где ледяной хуй торчит? — спрашивает голос непонятное. — Стоп, вижу тебя, вижу, стой, где стоишь!

Оглядевшись, я понял юмор собеседника — горящий бензиновый факел долго подтапливал снег, образуя вертикальный ледяной тоннель, и, когда ураганом смело рыхлый слой, сверху осталась торчать ледяная колонна, с расширением — куполом наверху. В общем да, очень похоже.

Я снова огляделся и теперь увидел, что со стороны трассы ко мне что-то движется. Глаза невыносимо режет, я зажмурился и сел на крышу. Меня все ещё мутит и кружится голова. Скорее всего, реакция на перепады давления, которые должны были быть после появления солнца, откуда бы оно ни взялось. Открыл глаза только, когда игнорировать звук мотора стало уже невозможно — по снежной поверхности небыстро, но очень уверенно едет странная машина — старообразный капотный автобус, вроде «КАвЗ», только ещё более квадратный в очертаниях, оснащённый сзади широкими гусеницами, а спереди — лыжами, как-то смонтированными прямо на колёса.

— Ох, нихрена ты нарядился! — изумился бородатый мужик за рулём, открыв зелёную дверцу кабины. — Ты всегда в противогазе ходишь?

Я содрал с себя очки, откинул капюшон, снял маску. Как-то странно находиться на улице с открытым лицом, отвык. Но морозом не обожгло, воздух оказался теплее, чем я ожидал. Вполне можно дышать не через задницу.

— Холодно было? — участливо спрашивает меня человек. Я никак не мог разобрать его лица, в глаза как песка насыпали, и вокруг всех предметов возникли огненные ореолы.

— Примерно минус сто, — отвечаю я честно.

— Офигеть! — восхищается водитель. — А в любви кому признавался?

— У меня там жена…

— Ещё и жена? Степаныч, ты слышал, он даже не один!

— И дети…

— Не, ну ты вообще суперуникум! Эх, научники нам так проставятся, Степаныч! — мечтательно говорит расплывающийся в моих глазах человек.

— Лезь в автобус, чего сидишь!

— Не могу, — признался я. — Я, кажется, снежную слепоту словил.

— Не боись, — под бодрый говорок водителя меня хватают и ведут под руки невидимые мне уже люди. — У нас это лечат. У нас вообще всё лечат, лишь бы живой был. Не повезло вам, конечно, завис ваш фрагмент, но ничего, всё уже поправили, уже всё в порядке! Ну, говори, где искать твою любимую! Не сцы, мужик, теперь всё точно будет хорошо!

И мне становится хорошо.

Когда группа вернулась на вокзал, Олег увидел, что такое по-настоящему злой Карасов. Досталось всем — профессору за бесполезный портал, никчёмную аппаратуру и слабость в теории. Танкисту — за то, что техника не заведена и не готова к выезду. Личному составу — за низкую боеготовность и расслабленность. И самому Олегу за неразборчивость в знакомствах. Священник не слышал, о чём полковник разговаривал с Борухом, стоя у стены Замка, но этот разговор его явно разозлил.

— Нашел крайнего! — тихо жаловался научник. — Можно подумать, не через него вся информация по рекурсору пришла! Думаете мне кто-то дал его исследовать? Куда там! Что его источник накарябал, от того и плясали… И вообще — это же не я его потерял!

Танкист выслушал начальственную ругань стоически, не дрогнув лицом. Откозырял, сказал: «Есть!» и убежал наружу. За окном застреляли, заводясь, дизеля танков, из открытой двери потянуло едкой солярной гарью.

— Так, проф! — полковник снова прибежал на галерею. — Программируйте подрыв спецбоеприпаса с мобильного пульта. Инструкции в конверте по протоколу «Мертвая рука».